Я уже почти месяц вожу по Технократии. Партия из трёх представителей Нового Мирового Порядка и одного Покорителя Бездн оказалась довольно интересной: исполнительный и дисциплинированный боец-Оперативник, либеральный антрополог-детектив из Башни Слоновой Кости, психиатр из Пси-Службы, разрабатывавший методики промывки мозгов для террористов, и уронивший корабль. которым удалённо управлял, в чёрную дыру опальный компьютерщик, склонный к затворничеству.
Модуль будет иметь структуру сериала, и сегодня я наконец-то закончил первый эпизод. В связи с чем для возможно читающих это игроков, для себя и для тех, кто вдруг заинтересуется, выкладываю описания уже сыгравших свою роль персонажей. Их игровые характеристики не даю. поскольку это малоинтересно; хотел присвоить каждому theme song, но не всем подобрал, так что отказался от идеи.
Эпизод первый
The Price of the NightАльберт АберкомбиАльберт выглядит настолько хорошо, насколько хорошо может выглядеть от природы не уродливый человек с неограниченными финансами. Правильные, хоть и не представляющие ничего особенного черты лица оживляет открытая, дружелюбная и демонстрирующая уверенность в себе улыбка (идеально ровные. идеально белые зубы), точно отмеренный в солярии загар демонстрирует здоровье и привлекательность, слегка волнистые тёмные волосы умело уложены в продуманно-вихрастую причёску, говорящую о молодости и энергии, не переходящих в безответственность, регулярные занятия фитнесом обеспечивают подтянутость и отличную осанку. Его костюмы сшиты точно по фигуре и идеально сидят (мистер Аберкомби предпочитает белый, и это значит
белоснежный). Когда вы представляете себе успешного американского бизнесмена нового поколения, вы представляете Альберта Аберкомби.
Аберкомби - семья предпринимателей в нескольких поколениях. Отец Альберта Владел несколькими небольшими компаниями: сетью магазинов, страховой компанией, меньшими пакетами акций в ряде других предприятий. У него была крепкая консервативная семья - жена и трое детей. Альберт был старшим и мистер Аберкомби с детства готовил его к роли своего приемника. Он не только объяснял мальчику правила рынка, экономическую теорию и тому подобные вещи (которые умный ребёнок очень хорошо усваивал), главное - он дал ему мотивацию. С самого детства Альберт знал, кем хочет стать - успешным человеком. Знал, что бизнес - это очень интересно, и что самоуважение определяется статусом. Он играл с другими детьми, но с не меньшим удовольствием прерывал игры, чтоб поиграть с папой (для старшего сына тот старался всегда найти время) в акции или заняться математикой.В старших классах он стал президентом школы, сочетая отличную успеваемость с популярностью, а затем поступил в престижный колледж. На втором курсе отец подарил ему пятьдесят тысяч долларов в качестве стартового капитала - и Альберт вернул их с процентами уже через год. Альберт не знает, когда именно стал Просвещённым: он всегда интуитивно чувствовал рынок, колонки цифр всегда говорили ему многое и всегда захватывали его целиком. Ведь Альберт не видит в своих способностях ничего, что можно назвать сверхъестественным: он всегда был очень талантливым аналитиком, всегда был везуч и всегда умел ладить с людьми - таким остаётся и сейчас. В колледже Альберт завёл приятелей - потому что такие связи работают на тебя всю жизнь, и девушку - потому что был молодым здоровым гетеросексуалом, но пока некоторые сокурсники уходили в загулы, он зарабатывал тысячи на колебаниях иены к марке. Ведь пьянство - это совсем не так весело и потрясающе увлекательно, как динамика рынка, как азарт купли и продажи. В отцовском доме Альберта не особенно ограничивали, чтоб он пустился тратить, как только выйдет из-под опеки, но и не баловали слишком, чтоб траты не стали дурной привычкой, и он не был алчен. Никогда не нуждавшийся, Альберт вообще не ассоциировал деньги с какими-то благами, а тем более - чем-то необходимым для жизни. Эти циферки - просто восхитительное поле для игры ума, а кроме того, твой банковский счёт точно выражает, чего ты стоишь. Альберт хотел чего-то стоить - он знал, что стоит, но не собирался останавливаться на этом. К окончанию колледжа Аберкомби был совладельцем трёх компаний, к двадцати пяти годам - мультимиллионером. Когда люди из Синдиката пришли побеседовать с ним о Просещении, он раздумывал недолго: Технократию он видел чем-то вроде "Братства Плюща", только на порядок более влиятельного, а значит, принадлежать к ней - это повысить свой статус. Что до блага человечества... Ну естественно, это во благо, ведь капитализм - самая совершенная общественно-экономическая система, обеспечивающая самореализацию для каждого, ограниченную лишь его способностями! Его жизнь мало изменилась после присоединения к Технократии, и Технократия была не против. "Angelic Golden Inc.", его любимое детище, транснациональная корпорация со штаб-квартирой в Сиэтле, делала деньги буквально из воздуха, обеспечивая связи, перепродажи и сделки между сотнями компаний, часть которых принадлежала, прямо или косвенно, самому Аберкомби, часть - другим представителям Синдиката, и это позволяло Альберту направлять по своему желанию финансовые потоки огромных масштабов и проводить тонкую настройку рынков. К тридцати годам Альберт стал Управляющим Сиэтла и штата Вашингтон... и застрял. Председатель Тихоокеанских Штатов, мистер Розенфельд. несмотря на преклонный возраст вряд ли, стараниями Биоинженеров, умер бы, и не многим более вероятным было его повышение - выше почти что некуда. Альберт Аберкомби мог позволить себе всё, что можно купить за деньги, был более влиятелен, чем большинство даже самых высокопоставленных людей из масс, но не был вполне удовлетворён. Двигаться вверх - вот что было действительно интересно. Его отец всегда говорил: если ты можешь добиться большего - ты должен этого добиться! И вот, весной 2010 года, когда мистера Розенфельда неожиданно перевели на другой участок, такая возможность предоставилась. Альберт не мог её упустить...
А дальше - вампирыАнатоль "Кровавый Бутон" Бувье
Внешность Кровавого Бутона соответствует его прозвищу. От природы это образец классической красоты - соразмерные, точёные и нежные черты лица, большие тёмно-карие глаза, густые вьющиеся тёмные волосы, слегка прикрывающие уши, идеально пропорциональное тело, сохранившее юношескую стройность. Но при знакомстве с ним бросается в глаза прежде всего не это, а множество участков, где кожа приподнята, раздвинута, удалена, обнажая трепещуще-алую плоть, где иглы, кольца и зажимы приподнимают сосуды, вздёргивают веки, растягивают губы... Каждый день он выглядит немного иначе, порой меняет имидж и более кардинально. Множество крючков, соединённых запутанной цепью натягивающихся при движении цепочек, и участков пугающе (но точно выверено и продуманно) обнажённой плоти - вот характерные черты этого стиля. Анатоль в своей кровавой обнажённости не теряет красоты - если вы можете сдержать тошноту при виде его.
Анатоль родился в семье, у которой от старых осталось совсем немного капиталов, немало дворянской чести и отличная библиотека. Революция 1848 года нанесла болезненный удар по чести, но не лишила остатков денег, и совсем не взволновала маленького Анатоля, проводившего все дни в библиотеке. Анатоль прочитал её всю, но больше всего его заинтересовали труды, посвященные искусству. Семья нашла, что это, по крайней мере, не торгашество или, тем более, физический труд, и благословила это пристрастие, выделив даже деньги на бумагу, карандаши, холсты и краски. Талантливый самоучка сумел поступить в Академию художеств и успешно её окончил, продемонстрировав незаурядный потенциал живописца и скульптора. Однако Анатоль Бувье не ощущал удовлетворённости. Восхищаясь мастерами античности и Возрождения, он, однако, испытывал досаду, ведь, по его мнению, с их времён искусство совсем не продвинулось - в лучшем случае современные художники могли делать то же самое чуть хуже. Нарождающийся импрессионизм не привлёк мятущегося Анатоля - он нашёл, что это новое барокко, отклоняющееся от лаконичного совершенства форм и почти осязаемой точности Ренессанса. Раздражённый самодовольным спокойствием академических кругов (а также, честно говоря, будучи очень экономически неблагополучным - писать салонные картины, не удовлетворяющие его самого, Анатолю было противно, а на другой заработок поиски новых форм не оставляли времени), он прибился к отщепенцам от искусства и познакомился с "проклятыми поэтами" (литературный импрессионизм раздражал его гораздо менее, поскольку он сам стихов не писал). Будучи далёк от них по духу, за исключением бунтарского нонконформизма, Бувье, однако, находит среди абсента, опиумного дыма и стихов ответ, которого жаждал. Анатоль рассуждал так: прекраснейший и совершеннейший объект в мире - человеческое тело; старые мастера изображали тело совершенным образом, и к этому нечего добавить; но они изображали форму тела, тогда как оно не ограничивается ею; как же двинуться дальше? Разговоры с приятелями и их стихи, вроде "Падали" Бодлера, открыли ему глаза - буквально, нужно буквально раскрыть внутреннюю красоту человека, показав его изнутри. Анатоль начинает посещать мясные лавки и анатомические театры, его новые полотна находят отвратительными почти все, кроме самых заядлых декадентов, но сам он уверен, что движется в правильном направлении. Он точно определил его, однажды купив на ночь шлюху и приведя её в свою мансарду, где уже лежал очень острый нож. К утру, стирая с лица брызги крови, Анатоль осознал, что создал шедевр. Новый шаг в искусстве был сделан. Анатоль жил искусством, и если б это не удалось, жить было бы незачем, но теперь, когда удалось, стоило подумать, как избежать гильотины. Бувье был вдохновенным художником, а не сумасшедшим, и не надеялся, что его работу с благодарностью примут галереи. Несколько дней он скрывался по подвалам и самым сомнительным кабакам, пока однажды ночью к нему не явился чрезвычайно бледный господин с изящной эспаньолкой и не сообщил. что восхищён его видением искусства. Они долго говорили о прекрасном, и к концу ночи Анатоль получил новое рождение как Отступник-Тореадор. Шабаш заворожил Анатоля как сообщество, не признающее буржуазной косности, омертвелых традиций, геронтократии и трусливой ограниченности, как воплощённый бунт свободных, сильных и оригинальных личностей; кроме того, тут он наконец-то нашёл зрителей, искренне аплодирующих его творениям, нашёл единомышленников, с которыми мог обсуждать своё понимание искусства до рассвета. Поэтому всё время и все силы, не посвященные творчеству, Анатоль самоотверженно и убеждённо отдавал Джихаду, и скоро его тонкие молниеносные кинжалы стали печально знакомы Камарилье и восторженно одобрены в Шабаше. В то же время он следит за развитием декадентства, общается лично и по переписке с некоторыми авторами, но зачастую обнаруживает в них недостаток смелости и свободомыслия, чтоб творить по-настоящему стоящее и новое (что лишь подтверждает убеждение о превосходстве Каинитов, к коим за свою исключительность причислен и он, над смертными). В качестве священника Анатоль возглавляет стаю в Европе вплоть до конца Второй Мировой (лагерям смерти, конечно, недоставало изящества и эстетизма, но какой выбор материала!), когда в результате потрясений и смены приоритетов у лидеров секты он переправляется в Америку. И вновь Камарилья падает под молниеносными клинками, галереи раз за разом разочаровывают, хоть порой и дарят приятные сюрпризы, снова он беседует с людьми, которых находит подходящими, и некоторые из них потом становятся художниками, некоторые убийцами, а некоторые безумцами. Когда в конце восьмидесятых Сиэтл стал городом Шабаша, Анаталя (впрочем, к этому времени он был гораздо более известен как Кровавый Бутон, ибо творения, с которыми связано это прозвище... запоминаются) поставили его епископом. Преданный Джихаду, но ещё более преданный искусству Кровавый Бутон был не против: эта роль оставляла ему достаточно времени для создания новых шедевров (и переписки с его последним художественным увлечением - Клайвом Баркером, который, кажется, понимал больше других). Когда благодаря Онисциди он познакомился с субкультурой фриков, людей, наконец-то готовых вывернуть своё тело наизнанку, Анатоль создал клуб "Fatale" - свою коллекцию заготовок, мастерскую и выставочную площадку...
Айзек "Oniscidea" Пенцаг
Oniscidea (или Онисциди, как большинство его знакомых на английский манер это произносят) выглядит по-разному в разные ночи. Одно постоянно - он выглядит странно, нелепо и довольно неприятно на традиционный взгляд. Очень худая, несколько андрогинная фигура (пол Айзека почти невозможно определить на глаз), обычно затянутая в латекс кислотных цветов и сетчатые майки, причёска столь же кислотных (и более разнообразных) оттенков, торчащая, будто на неё затрачены тонны геля, тоннели всюду, куда их только можно вставить, не говоря про изобилие более мелких проколов... Черты лица неизменно весьма деформированные - в последнее время у Онисциди почти отсутствует нос, лишь небольшой бугорок над дыхательными щелями указывает. где он должен был быть. Очень длинные и подвижные пальцы наделены парой лишних фаланг, что, в силу их подвижности, обычно незаметно. Онисциди двигается вкрадчиво и в то же время несколько нервно, совершая вроде бы излишние движения - то ли танцуя под неслышимый эйсид-хаус, то ли лаская невидимых любовников. Как выглядел Айзек при рождении он и сам едва ли сможет вспомнить.
Айзек был довольно застенчивым ребёнком, ставшим довольно застенчивым подростком, и причин тому было немало: он был евреем, он часто болел, он, в силу предыдущего, не смог завести себе друзей, когда все ребята это делали, он был не слишком физически развит и оттого не очень популярен у девушек (не то чтоб Айзек был несимпатичным - но парень, который не может произнести фразу, не запнувшись от неуверенности, и при том сутулится вместо того, чтоб играть в школьной команде хоть по чему-нибудь, не может на многое рассчитывать). Зато он много читал и был умён, участвовал в олимпиадах по биологии и собирался поступить в хороший университет. Семья, хоть отец и был несколько разочарован неуверенностью сына (сам он был мужчиной здоровым и вполне социально активным), предпочитала поддерживать его в том, что у него получалось, чем исправлять то, что не получалось. Но однажды, когда Айзеку было шестнадцать, его жизнь изменилась. Он засиделся в библиотеке допоздна (библиотекарь показывал ему после закрытия недавно купленную кассету с научным фильмом) и возвращался домой уже почти ночью. Проезжающий по пустой дороге старый автомобиль затормозил, оттуда высунулась мясистая рука и затащила Айзека внутрь. Конечно, хрупкий подросток не смог оказать достаточное сопротивление могучему бугаю, которого даже не смог разглядеть в тёмной машине - только запомнил его довольное, мерзкое пыхтение. А ещё боль, ужас и отвращение. Потом задыхающегося от рыданий мальчика выкинули из набирающей ход машины, и она исчезла где-то за поворотом. Насильника так и не нашли. Полиция сказала, что такие преступления редко раскрываются. А Айзек начал просыпаться с криками и потом часами стоял под душем, до красноты растираясь губкой, пока родители не вытаскивали его оттуда, или иногда запирался в подвале, если родителей не было дома, и, тихонько плача, раз за разом тыкал в себя кухонным ножом, оставляя небольшие порезы (на самоубийство он даже не то что не решился - не думал о нём). Айзеку было противно его тело, которое теперь было как бы уже не совсем его, а - того, грязное, мерзкое и навсегда неправильное; а ещё он думал порой, что это его вина, если б он был уродлив, если б его тело было отталкивающим, а не привлекательным, с ним никогда этого не случилось бы. У семьи Пенцаг не было денег на психотерапевтов (разве что залезть в копилку "на образование", но это невозможно), да они и не очень верили в такое (к психотерапевтам ведь только сумасшедшим нужно ходить), а школьный психолог смог помочь разве что тем, что администрация закрыла глаза на плохую посещаемость Айзека в выпускном классе. К лету он смог даже настолько взять себя в руки, чтоб поступить-таки в университет на биофак (учёба с полным погружением хоть немного отвлекала от других мыслей). Там он и узнал про людей, которые нарочно выглядят жутковато - и старшекурсница с кучей колец в ушах и штангой в языке скоро сделала в нём несколько новых дырок... Потом ещё несколько... Потом сменил причёску... Администрация университета терпимо смотрела на парней, вдевших колечко в ухо - в конце концов, даже за геями уже признали какие-то права, пусть себе носят всякую гадость, но не со студентом, похожим на папуаса и жертву ядерной войны одновременно. Это уже ближе к опасной контркультуре, чем к субкультуре, и, хоть Айзек (уже тогда он среди новых друзей предпочитал представляться как Oniscidea - мерзкие и сворачивающиеся в бронированный шар при прикосновении мокрицы ему показались духовно близкими) отлично учился, ему намекнули, что следует выбирать между учёбой и своим внешним видом. Именно в этот момент (а Айзек всё никак не мог выбрать) на него обратил внимание представитель только что обосновавшегося в Сиэтле Шабаша, Цимисхи-Метаморфист. Сильный интеллект, интерес к биологии и столь явная готовность менять собственное тело. казалось бы, делали Онисциди подходящим кандидатом на Становление. Для начала, чтоб будущего ученика не отягчали лишние привязанности, он организовал, чтоб отца Айзека, кинолога-дрессировщика (кстати, наследственные навыки тоже важны!), задрали внезапно его подопечные. А затем не спеша приступил к обучению... Впрочем, не то чтоб овсем не пеша - Джихад не ждёт, а Сир Онисциди традиционно был на его острие. Преподав потомку основы работы с плотью и философии Метаморфоз, он отправился дальше, понадеявшись, что положительное влияние на Айзека окажет епископ Бувье, его старый друг... Но, к несчастью, епископ, ознакомившись с субкультурой Айзека, не заметил, что если сам Кровавый Бутон подходил к основанному им клубу инструментально, максимум - как к аквариуму с забавными питомцами, то Онисциди, получив возможность остаться в знакомой среде, воспользовался ею, чтоб продолжить предаваться жалости и отвращению к себе, более того, даже почти чувствовать себя самореализовавшимся и на своём месте - не в Шабаше, а среди извращенцев, мазохистов и транссексуалов. Хорошие задатки погубила слабая и уже сломленная воля. Онисциди производил на прежней отцовской псарне адских гончих, часть из них отсылая Сиру, как тот и хотел, но не сумел, да особенно и не пытался, даже вступить на Путь Метаморфоз, не говоря о более впечатляющих успехах. Изуродованный нелепый человек, никак не острие Меча Каина. Неудивительно, что его конец был печален...
Крейг "Брейкер" Стивенсон, а также Пафф Литл' Бон, Ульрих и Хеллдигер
Крейг на вид - молодой человек, почти подросток, внешность которого от природы более всего подходила определению "смазливый", но характер Крейга и его опыт придали ей опасный оттенок. Почти нежный юношеский абрис лица странно контрастирует с лениво-зловещей улыбкой, говорящей "я знаю. что я могу с тобой сделать, а ты скоро узнаешь", а его чуть пухловатые губы время от времени гоняют вечную зубочистку из одного угла рта в другой. Тёмно-зелёные, обрамлённые густыми ресницами глаза смотрят, однако, взглядом хищника. Да и вообще движения Брэйкера напоминают о пуме. Крейг верен моде своей юности - светло-русые волосы зачёсаны в кок, потёртая кожаная куртка без всяких там цепей и шипов, синие джинсы. Странно, но он умудряется не выглядеть анахронизмом.
Пафф Литл' Бон - молодой низкорослый ниггер (нет, того, кто так выглядит, просто нельзя назвать афроамериканцем!) и выглядит соответствующе: безразмерные футболки, широченные штаны, за пояс которых заткнута пара крупнокалиберных пистолета (бог весть, где он их позолотил!), да бандана на голове. Ульрих рядом с ним выглядит весьма неожиданно - белый, несколько грузный мужчина под тридцать в кожаной куртке, на спине которой готическим шрифтом написано "RaHoWa", - а на лбу у него вытатуирована двойная зиг. Что до Хеллдигера - это мужчина чуть выше двух метров ростом, с собранными в несколько косиц пегими волосами и средней длинны бородой, бугрящийся мускулами, лишь частично скрытыми футболкой и кожаной жилеткой (и обильно украшенными татуировками). Но их поведение (хоть это мало кто может заметить, ведь они редко ходят вместе) удивительно похоже - сходная манера держаться, неспешно-самоуверенная походка, эмоциональный спектр от угрюмости до ярости.
Крейг вырос в таком районе и таком городе, где гораздо полезнее научиться быстро убежать, схватив булку с чьего-то прилавка, а потом больно дать в зубы тем, кто эту булку захочет отнять, чем, например, учиться умножению. А отец Крейга, может, и сделал что-то выдающееся вместе с прочими солдатами в Нормандии или где-то там ещё, но дома требовал всеобщего повиновения (каковые требования подкреплял ремнём и кулаками), мало зарабатывал и большую часть этого оставлял в барах, так что с точки зрения Крейга был не героем Второй Мировой, а говнюком. Приятели и неприятели с улицы и папаша научили Крейга тому, что авторитет определяется способностью набить морду, что насилие - это нормальный, естественный и наилучший способ взаимодействия с миром. Крейг хорошо усвоил урок: его компания стала главной на своей улице, а к семнадцати годам он избил папашу до полусмерти (как минимум - Крейг не проверял), угнал мотоцикл и свалил. Так он и ездил по старой-доброй Америке, вламываясь в придорожные магазинчики, если хотел есть, надирая задницы всяким обсоскам, которые не могли дать отпор, и задирая силой те понравившиеся юбки, которые не задирались от его крутости сами. Понятное дело, вскоре вокруг образовалась компания из таких же отчаянных парней, и банда Брейкера стала головной болью для полиции нескольких штатов. Однажды Крейг и его ребята, выходя из бара, заметили, как пара каких-то ирландцев (что само по себе повод им врезать) зажала в тёмном углу девушку. Брейкер вынул финку и объяснил тем, что этой ночью только они могут зажимать здесь девушек, а всяким рыжим лучше бы сидеть тихо или валить в матушку-Ирландию. Его ребята тоже вынули ножи. Через две минуты, когда Крейг, последний оставшийся в живых из своей банды, харкал кровью, прижатый к стене кажущейся стальной рукой, ирландец вдруг усмехнулся и сказал, что такой боевитый парень, пожалуй, пригодится Шабашу. И потянулся к его шее... Брейкер пригодился. Ему нравилось делать то же самое, что он делал и раньше, но в гораздо больших количествах, нравилось превращать лицо противника в кровавое месиво одним ударом, нравились военные празднества и нравилось пить кровь. Он с удовольствием колошматил тех. на кого ему указывали (а в свободное время - тех, кто на него косо смотрел), а ничего большего от Отступника-Бруджа никто и не требовал.
Он с удовольствием продолжил бы вести такую жизнь и дальше, но высокое начальство решило, что в Сиэтле нужно оставить боевую силу в его лице, а с теми, кто может буквально натянуть тебе глаз на жопу, Брейкер не считал разумным спорить. А в помощь ему пообещали создать Кровавых Братьев и велели самому найти для этого смертных. Брейкер посчитал, что ему нужны ребята, знающие и любящие насилие, и решил пойти по тому же пути, каким сам попал в Шабаш: он нарывался на драку с самыми агрессивными бандами окрестностей и последнего выжившего (что доказывало его боеспособность), если тот готов был сдаться (что говорило о достаточном для Кровавого Брата уме), считал подходящим кандидатом. В отличие от Крейга, ни Ульрих, ни Хеллдигер, ни Пафф Литл' Бон не были лидерами в своих бандах, но боевых навыков и инстинкта самосохранения у них было как раз в нужных пропорциях - а Брейкер счёл забавным обладать единственной на свете столь разношёрстной командой Кровавых Братьев, и кроме того, хоть он и предпочитает старое-доброе непосредственное насилие, другие его формы тоже занимают ум (вообще-то не столь уж примитивный, надо сказать) Крейга, и ему было интересно, победят ли магические узы естественную ненависть неонаци, черного и байкера друг к другу. Что ж, первые недели после Становления были для них тяжёлыми - но сложно ненавидеть того, чьи мысли разделяешь буквально, а постепенно, с годами, им всё труднее стало отличать свои мысли. Вихляющаяся походка Паффа и чеканный шаг Ульриха всё больше стали походить друг на друга, равно как и их мысли. Таким образом, Крейг вернулся к тому, с чего начал - в районе, где всё определяет быстрота ног и твёрдость кулаков он был королём благодаря способности превратить кого угодно в фарш. И ему этого вполне хватало.