Если выпало в империи родиться, pа неё и умирать придётся вскоре.(c) Сергей Плотов
Ну, пришло время новогодних подарков, и первый из них - для фея в шляпе, разумеется. Это небольшой, что ли, фанфик, по её же "Феям Гант-Дорвенского леса"
Сказка, мрачнота, драббл, рейтинг R
Ни один разумный человек по своей воле не поедет так близко от Гант-Дорвенского леса, тем более, если он из деревенских и привык каждый вечер оставлять молоко для брауни. В городе кое-кто смеётся над рассказами о феях, но люди, живущие в тени Гант-Дорвенского леса, знают правду даже слишком хорошо.
Во только Пэдди О’Брайена едва ли кто назвал бы разумным (хоть и обратного ему в глаза старались не говорить). Кроме того, Пэдди был не местный. Хоть уже и без малого десять лет он жил с прочими добрыми людьми Уолгрейва, с тех самых пор, как взял в жёны молодую вдовушку Чесем (которую старожилы и до сих пор звали нередко так, а не «миссис О’Брайен»), но родился-то Пэдди совсем в другом месте. Никто, правда, точно не знал, где: одни говорили, будто он родился в горах, повздорил чуть ли не с собственным папашей, прибил его да и сбежал и начал бродяжничать, другие – что он плавал матросом, покуда его не пригрози ссадить на первом попавшемся острове за дурной характер, третьи – будто он был солдат и подлежал повешению за драку с офицером, да вовремя дал дёру… Спросить же самого Пэдди никто не решался, поскольку чья бы ни была правда, но нрав у него был прескверный, а рука – тяжёлая.
Над любыми рассказами о феях Пэдди только смеялся – мол, деревенским увальням позволительно в такое верить, но он-то повидал жизнь и потому знает, что почём и чему можно верить. Бывшая вдовушка Чесем кое-как задабривала Дивный Народец сама – муж ей не мешал, предпочитая посмеяться над её суеверием; но вот отговорить Пэдди от поездок на ярмарку коротким, по его мнению, путём ей удавалось лишь с большим трудом. И сегодня он всё-таки погнал свою худую рыже-чалую лошадёнку с возком брюквы да кучей корзин по нехоженой тропке, с которой до ветвей Гант-Дорвенского леса можно было кнутовищем достать.
Моряк или солдат, брюкву Пэдди растить совсем не умел, да и вдовушка его плела корзины если не хуже, то и не лучше, чем всякая другая баба в округе, а потому торговля у них не шла, и хозяйство год от года хирело. Пэдди винил в этом ловкачей из других деревень, что вечно приезжали на ярмарку первыми и оттирали его на самое невыгодное место – вот покупатели и не доходили до него, оставляя денежки этим проходимцам. На сей раз Пэдди твёрдо решил не дать себя объегорить и для этого ещё прежде, чем пропели первые петухи, загрузил повозку и направил лошадь самым коротким путём, позволяющим, по его прикидкам, выгадать верные полчаса. Он уже заранее потирал руки, предвкушая, как теперь-то его замечательная брюква будет оценена по достоинству.
И Пэдди проехал уже полпути и рассчитывал быть в городе не позже чем к рассвету, когда на его пути попался камень.
Камень был не то чтоб огромным валуном, но и не булыжником, который можно легко спихнуть с дороги – размером эдак с откормленного поросёнка. Серый и вроде бы непримечательный, он отчего-то вызывал оторопь – даже у такого мужественного и несуеверного человека, каким Пэдди сам себя считал. Глубокие трещины, пересекавшие его поверхность, в предрассветных сумерках казались угольно-чёрными и уходящими в какую-то бездну. Неровные ассиметричные грани камня были покрыты склизким налётом, какой обычно появляется на стенах пещер и валунах в полосе прибоя, хотя лежал он посреди дороги, и днём это место должно бы ярко освещать солнце. Вообще всё в нём, от углов сколов на боках до на удивление ничего не напоминающей формы казалось неправильным и угрожающим, хоть и нельзя было назвать ничего, что отличало бы этот камень от всякого другого; так комнаты заброшенного дома или лицо младенца, рождённого уродом, с первого взгляда выглядят не так, как надо, хоть и неизвестно, какими они должны быть.
Случись в это время на тропке глазач, он увидел бы совсем другую картину. Но Пэдди глазачом не был.
Зато его старая лошадь испуганно зафыркала и попятилась. Пэдди прикрикнул на неё, дёрнул поводья и, наконец, хлестнул непокорную скотину, но лошадь только ржала испуганно и ещё поспешнее отступала от камня. Пэдди помянул недобрым словом её лошадиных родственников и соскочил с козел. Тропинка-то была в любом случае слишком узка, чтоб его повозка могла разминуться с перегородившим путь камнем. (Кто вообще протоптал эту тропку, раз деревенские не решались подходить так близко к границам Гант-Дорвенского леса, Пэдди не задумывался). Приблизившись к камню, Пэдди обнаружил, что тот лежал на этом месте недолго, о чём свидетельствовала торчащая из-под него примятая трава, но, удивительное дело, никакого следа или колеи, по которой камень сюда катили, не было видно. Поднатужившись, Пэдди попытался убрать препятствие, но не тут-то было. Парнем он был крепким, и даже очень, но тяжёлый камень даже не покачнулся. И что за силач сумел его сюда приволочь? Пэдди толкал камень плечом и упирался в него спиной, пробовал перевернуть его, но всё без толку. Наконец, намаявшись и вспотев, он со злости пнул недвижимую глыбу, плюнул на неё и, прибавив несколько слов куда покрепче тех, какими он крыл лошадь прежде, уселся обратно на козлы. Он и так уж потратил немало времени и рисковал оказаться на ярмарке не первым. Продолжая чертыхаться сквозь зубы, Пэдди направил лошадёнку в сырую траву в стороне от тропинки, объезжая камень – и поневоле объезжая по широкой дуге, поскольку глупая скотина продолжала шарахаться от каменюки и испуганно ржать. Наконец повозка Пэдди выбралась обратно на тропинку, с колёсами, облепленными грязью, и прилипшими к бортам травинками. Пэдди прикрикнул на лошадь, пуская её рысью, чтоб нагнать упущенное время. А ещё потому, что ему чудился пристальный недобрый взгляд, упирающийся в спину, и поминутно хотелось обернуться.
Но обернулся Пэдди лишь услышав ужасный грохот позади. Обернулся – да и открыл рот в изумлении. Камень, который он не сумел сдвинуть ни на дюйм, теперь со свистом летел по воздуху – и летел, как мгновенно понял Пэдди, прямо следом за ним. С диким криком Пэдди схватил поводья и пустил лошадь отчаянным галопом – впрочем, её и не требовалось подгонять. Брюква и корзины вылетали из подпрыгивающей старой повозки, а она неслась, будто на скачках. Грохот за спиной подгонял старую лошадку лучше всякого кнута – это камень приземлялся, будто исполинская чудовищная лягушка, и вновь отправлялся со свистом в полёт. И летел он куда быстрее, чем могла бежать старая деревенская кляча, к тому же впряженная в полный возок.
Пэдди отчаянно чертыхался, проклиная лошадь, камень, брюкву, весь Уолгрейв и трижды неладный Гант-Дорвенский лес, беспрерывно размахивал кнутом и попросту орал благим матом от беспримерного ужаса и непонимания. А потом на него упала сверху чёрная тень, раздался хруст и вопли прекратились. С облегчением заржав, лошадка ускакала дальше по дорожке, увозя с собой повозку с разбитыми козлами.
Камень ещё раз подпрыгнул на изломанном Пэдди, вбивая его в сырую от предрассветной росы траву и поворачиваясь будто нарочно для того, чтоб измазаться в крови. Подпрыгнул ещё, толкая уже ничем не напоминающее человека тело к молчаливо ждущей опушке Гант-Дорвенского леса. И вкатился, ломая кусты и переплетенные ветви, в вековечный лесной мрак, втаскивая туда же и слишком уж вспыльчивого и несуеверного Пэдди О’Брайена.
***
– Выглядит очень аппетитно, дорогой кузен… - прошелестело тихим хором с веток замшелых деревьев и колючих кустов. Не голос – слитный шорох сотен и сотен тонких лапок паучков-близнецов, спускающихся из темноты к сырой, окровавленной массе на земле.
Баллбегга молчало, застыв тени у края полянки, бесформенно-могучее. Оно было дикой и древней силой, ровесником самого Паучьего Короля из эпох, когда мир был юным, но вело родство не с лесами и их тварями, а с холодом камня и мертвящим натиском морских вод. Баллбегга ничем не правило и никого за прошедшие века не породило. Оно лишь путешествовало с места на место, будто тот самый камен, на котором не нарастает мох, бессмысленно – и разрушительно. Даже для фей эта нерастраченная древняя сила была грозна, и потому Паучий Король предпочёл отнестись к этому внезапному визиту (и нескольким раздавленным баллбеггой по пути мелким феям) благосклонно, хоть в Гант-Дорвенском лесу и не жаловали незваных гостей.
Плотоядная фейская мелочь, сочтя слова их Короля разрешением, набросилась на ещё тёплую человечину, притащенную баллбеггой то ли в качестве дара за гостеприимство, то ли просто по прихоти. Тёмная бесформенная тень – не то гора могучих мышц, не то куча необработанных булыжников, - безмолвно и бесстрастно наблюдала за их возней. А потом вдруг вскочила с грохотом и хохотом выше деревьев и унеслась вдаль – в сторону дороги на Бен-Хедерин.
Сотни паучков прыснули в стороны с шелестом, напоминающим удовлетворённое хихиканье.
Сказка, мрачнота, драббл, рейтинг R
Взгляни, как злобно смотрит камень,
В нём щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки!
Давно угрюмые друиды,
Сибиллы хмурых королей
Отмстить какие-то обиды
Его призвали из морей.
Николай Гумилёв, «Камень»
В нём щели странно глубоки,
Под мхом мерцает скрытый пламень;
Не думай, то не светляки!
Давно угрюмые друиды,
Сибиллы хмурых королей
Отмстить какие-то обиды
Его призвали из морей.
Николай Гумилёв, «Камень»
Ни один разумный человек по своей воле не поедет так близко от Гант-Дорвенского леса, тем более, если он из деревенских и привык каждый вечер оставлять молоко для брауни. В городе кое-кто смеётся над рассказами о феях, но люди, живущие в тени Гант-Дорвенского леса, знают правду даже слишком хорошо.
Во только Пэдди О’Брайена едва ли кто назвал бы разумным (хоть и обратного ему в глаза старались не говорить). Кроме того, Пэдди был не местный. Хоть уже и без малого десять лет он жил с прочими добрыми людьми Уолгрейва, с тех самых пор, как взял в жёны молодую вдовушку Чесем (которую старожилы и до сих пор звали нередко так, а не «миссис О’Брайен»), но родился-то Пэдди совсем в другом месте. Никто, правда, точно не знал, где: одни говорили, будто он родился в горах, повздорил чуть ли не с собственным папашей, прибил его да и сбежал и начал бродяжничать, другие – что он плавал матросом, покуда его не пригрози ссадить на первом попавшемся острове за дурной характер, третьи – будто он был солдат и подлежал повешению за драку с офицером, да вовремя дал дёру… Спросить же самого Пэдди никто не решался, поскольку чья бы ни была правда, но нрав у него был прескверный, а рука – тяжёлая.
Над любыми рассказами о феях Пэдди только смеялся – мол, деревенским увальням позволительно в такое верить, но он-то повидал жизнь и потому знает, что почём и чему можно верить. Бывшая вдовушка Чесем кое-как задабривала Дивный Народец сама – муж ей не мешал, предпочитая посмеяться над её суеверием; но вот отговорить Пэдди от поездок на ярмарку коротким, по его мнению, путём ей удавалось лишь с большим трудом. И сегодня он всё-таки погнал свою худую рыже-чалую лошадёнку с возком брюквы да кучей корзин по нехоженой тропке, с которой до ветвей Гант-Дорвенского леса можно было кнутовищем достать.
Моряк или солдат, брюкву Пэдди растить совсем не умел, да и вдовушка его плела корзины если не хуже, то и не лучше, чем всякая другая баба в округе, а потому торговля у них не шла, и хозяйство год от года хирело. Пэдди винил в этом ловкачей из других деревень, что вечно приезжали на ярмарку первыми и оттирали его на самое невыгодное место – вот покупатели и не доходили до него, оставляя денежки этим проходимцам. На сей раз Пэдди твёрдо решил не дать себя объегорить и для этого ещё прежде, чем пропели первые петухи, загрузил повозку и направил лошадь самым коротким путём, позволяющим, по его прикидкам, выгадать верные полчаса. Он уже заранее потирал руки, предвкушая, как теперь-то его замечательная брюква будет оценена по достоинству.
И Пэдди проехал уже полпути и рассчитывал быть в городе не позже чем к рассвету, когда на его пути попался камень.
Камень был не то чтоб огромным валуном, но и не булыжником, который можно легко спихнуть с дороги – размером эдак с откормленного поросёнка. Серый и вроде бы непримечательный, он отчего-то вызывал оторопь – даже у такого мужественного и несуеверного человека, каким Пэдди сам себя считал. Глубокие трещины, пересекавшие его поверхность, в предрассветных сумерках казались угольно-чёрными и уходящими в какую-то бездну. Неровные ассиметричные грани камня были покрыты склизким налётом, какой обычно появляется на стенах пещер и валунах в полосе прибоя, хотя лежал он посреди дороги, и днём это место должно бы ярко освещать солнце. Вообще всё в нём, от углов сколов на боках до на удивление ничего не напоминающей формы казалось неправильным и угрожающим, хоть и нельзя было назвать ничего, что отличало бы этот камень от всякого другого; так комнаты заброшенного дома или лицо младенца, рождённого уродом, с первого взгляда выглядят не так, как надо, хоть и неизвестно, какими они должны быть.
Случись в это время на тропке глазач, он увидел бы совсем другую картину. Но Пэдди глазачом не был.
Зато его старая лошадь испуганно зафыркала и попятилась. Пэдди прикрикнул на неё, дёрнул поводья и, наконец, хлестнул непокорную скотину, но лошадь только ржала испуганно и ещё поспешнее отступала от камня. Пэдди помянул недобрым словом её лошадиных родственников и соскочил с козел. Тропинка-то была в любом случае слишком узка, чтоб его повозка могла разминуться с перегородившим путь камнем. (Кто вообще протоптал эту тропку, раз деревенские не решались подходить так близко к границам Гант-Дорвенского леса, Пэдди не задумывался). Приблизившись к камню, Пэдди обнаружил, что тот лежал на этом месте недолго, о чём свидетельствовала торчащая из-под него примятая трава, но, удивительное дело, никакого следа или колеи, по которой камень сюда катили, не было видно. Поднатужившись, Пэдди попытался убрать препятствие, но не тут-то было. Парнем он был крепким, и даже очень, но тяжёлый камень даже не покачнулся. И что за силач сумел его сюда приволочь? Пэдди толкал камень плечом и упирался в него спиной, пробовал перевернуть его, но всё без толку. Наконец, намаявшись и вспотев, он со злости пнул недвижимую глыбу, плюнул на неё и, прибавив несколько слов куда покрепче тех, какими он крыл лошадь прежде, уселся обратно на козлы. Он и так уж потратил немало времени и рисковал оказаться на ярмарке не первым. Продолжая чертыхаться сквозь зубы, Пэдди направил лошадёнку в сырую траву в стороне от тропинки, объезжая камень – и поневоле объезжая по широкой дуге, поскольку глупая скотина продолжала шарахаться от каменюки и испуганно ржать. Наконец повозка Пэдди выбралась обратно на тропинку, с колёсами, облепленными грязью, и прилипшими к бортам травинками. Пэдди прикрикнул на лошадь, пуская её рысью, чтоб нагнать упущенное время. А ещё потому, что ему чудился пристальный недобрый взгляд, упирающийся в спину, и поминутно хотелось обернуться.
Но обернулся Пэдди лишь услышав ужасный грохот позади. Обернулся – да и открыл рот в изумлении. Камень, который он не сумел сдвинуть ни на дюйм, теперь со свистом летел по воздуху – и летел, как мгновенно понял Пэдди, прямо следом за ним. С диким криком Пэдди схватил поводья и пустил лошадь отчаянным галопом – впрочем, её и не требовалось подгонять. Брюква и корзины вылетали из подпрыгивающей старой повозки, а она неслась, будто на скачках. Грохот за спиной подгонял старую лошадку лучше всякого кнута – это камень приземлялся, будто исполинская чудовищная лягушка, и вновь отправлялся со свистом в полёт. И летел он куда быстрее, чем могла бежать старая деревенская кляча, к тому же впряженная в полный возок.
Пэдди отчаянно чертыхался, проклиная лошадь, камень, брюкву, весь Уолгрейв и трижды неладный Гант-Дорвенский лес, беспрерывно размахивал кнутом и попросту орал благим матом от беспримерного ужаса и непонимания. А потом на него упала сверху чёрная тень, раздался хруст и вопли прекратились. С облегчением заржав, лошадка ускакала дальше по дорожке, увозя с собой повозку с разбитыми козлами.
Камень ещё раз подпрыгнул на изломанном Пэдди, вбивая его в сырую от предрассветной росы траву и поворачиваясь будто нарочно для того, чтоб измазаться в крови. Подпрыгнул ещё, толкая уже ничем не напоминающее человека тело к молчаливо ждущей опушке Гант-Дорвенского леса. И вкатился, ломая кусты и переплетенные ветви, в вековечный лесной мрак, втаскивая туда же и слишком уж вспыльчивого и несуеверного Пэдди О’Брайена.
– Выглядит очень аппетитно, дорогой кузен… - прошелестело тихим хором с веток замшелых деревьев и колючих кустов. Не голос – слитный шорох сотен и сотен тонких лапок паучков-близнецов, спускающихся из темноты к сырой, окровавленной массе на земле.
Баллбегга молчало, застыв тени у края полянки, бесформенно-могучее. Оно было дикой и древней силой, ровесником самого Паучьего Короля из эпох, когда мир был юным, но вело родство не с лесами и их тварями, а с холодом камня и мертвящим натиском морских вод. Баллбегга ничем не правило и никого за прошедшие века не породило. Оно лишь путешествовало с места на место, будто тот самый камен, на котором не нарастает мох, бессмысленно – и разрушительно. Даже для фей эта нерастраченная древняя сила была грозна, и потому Паучий Король предпочёл отнестись к этому внезапному визиту (и нескольким раздавленным баллбеггой по пути мелким феям) благосклонно, хоть в Гант-Дорвенском лесу и не жаловали незваных гостей.
Плотоядная фейская мелочь, сочтя слова их Короля разрешением, набросилась на ещё тёплую человечину, притащенную баллбеггой то ли в качестве дара за гостеприимство, то ли просто по прихоти. Тёмная бесформенная тень – не то гора могучих мышц, не то куча необработанных булыжников, - безмолвно и бесстрастно наблюдала за их возней. А потом вдруг вскочила с грохотом и хохотом выше деревьев и унеслась вдаль – в сторону дороги на Бен-Хедерин.
Сотни паучков прыснули в стороны с шелестом, напоминающим удовлетворённое хихиканье.
@темы: типа творчество
-
-
02.01.2018 в 21:42Во-первых, в принципе спасибо за фанфик: это самый чудесный подарок который мне можно было вообще преподнести! Т_____Т
Во-вторых, очень колоритная и выразительная нечисть, шикарно соответствующая духу тех самых сказок, на которых "Феи" основаны; а ещё очень вхарактерный Король - какой же он тут классный!
И мне не хочется думать, что у девчонок, идущих к Бен-Хедерину, могут быть ещё и такие проблемы Т_Т
СПАСИБО СПАСИБО СПАСИБО
(а парень идиот, простибоже)