Если выпало в империи родиться, pа неё и умирать придётся вскоре.(c) Сергей Плотов
Убей своих врагов, уничтожь своих союзников, свою страну, своих людей, себя.
И все равно этого будет недостаточно.
И все равно этого будет недостаточно.
Рене Жирар - собственно, литературовед, а не антрополог, и основывает свою теорию на Софокле и Еврепиде едва ли не в большей степени, чем на этнографических наблюдениях. Он полагает, что искусство гораздо ближе подошло к узнаванию скрытого насилия, чем наука до него, и часто отчасти деконструировало (а отчасти - воспроизводило) жертвенную мифологию. Если это так и если гипотеза "жертвы отпущения" верна, то по Жирару можно интерпретировать уж по крайней мере произведения искусства, которые так или иначе затрагивают тему насилия эксплицитно. Чем я и займусь на примере едва ли не самого перенасыщенного насилием не только как действием, но и как идеей, произведения современности - "Hellsing" Кота Хирано.
Алукард, в сущности, является олицетворённым - и трансцендированным - насилием, что уже ставит его в контекст теории Жерара. Если при этом принять, что вампиры в принципе представляют собой скорее образы насилия, чем конкретных индивидов (мы это обоснуем чуть ниже), то Алукарда можно смело назвать воплощением именно жертвенного насилия: он ограничен, и это его главное свойство, делающее его пригодным для служения хранителям культурного порядка - Хеллсингам; с помощью жертвенного, введённого в рамки насилия (что парадоксальным образом и делает его действенным) ликвидируется насилие неконтролируемое, сходное с его священным насилием, но находящееся в другом модусе sacer - только лишь проклятые и презренные, а не амбивалентные, как сам Алукард. Причём это внешнее, угрожающее насилие, этот жертвенный кризис по ходу сюжета нарастает, становясь более опасным и более массовым - сперва убийство "Бонни и Клайда", потом терроризм Валлентайнов и наконец война.
Итак, в какой степени в Алукарде выражается жираровское насилие? В нём - явное стирание различий: между человеком и животным, между мужчиной и женщиной, между взрослым и ребёнком, даже - это так очевидно, что легко упустить из виду - между живым и мёртвым. По мере того, как он освобождается от печатей, он вообще теряет форму, превращаясь просто в тёмную массу с одинаковыми, ничьими глазами - прекрасный образ обезразличенности. Разумеется, будучи божеством-насилием, Алукард - чудовищный двойник и как таковой обладает изменчивой, неустойчивой и обманчивой внешностью, почти в каждой следующей главе выглядит немного иначе. Но обезразличивающее насилие в образе Алукарда показано и более прямо, что и позволяет мне утверждать, что все вампиры суть насилие. Снятие печати до нулевого уровня демонстрирует, что все люди, поглощённые - буквально! - насилием, лишаются самостоятельного, отличённого существования и становятся тожественны друг другу - чудовищному двойнику - насилию as is. И это не свойство именно Алукарда, это отличительная особенность всех вампиров, и делающая их вампирами (Виктория не вполне вампир, пока не стала агломерацией личностей) - таким образом, вампиризм действительно олицетворяет обезразличивающее насилие.
В этом контексте можно истолковать угрожающий Интегре соблазн - как жрец, тот, кто осуществляет дозволенное насилие, она постоянно находится в зоне риска, это насилие может охватить её и затронуть своей нечистотой непоправимо. Жертвоприношение может пойти не так - и это происходит. В сущности, манга описывает развитие жертвенного кризиса, все условия и признаки которого налицо (не только воплощённые в Алукарде, но и проявляющиеся во всём - от неидентичности Юмиэ и Юмико самой себе до гендерной роли сэра Интегры или серии предательств). Жертвенное насилие сталкивается с угрозой всё более страшного "дикого" насилия, всё более теряет действенность и потому должен всё больше отказываться от замещения, всё полнее возвращаться к первоначалам - пока вместо жертвы не остаётся просто спонтанное насилие, и жрица не выпускает на волю то, что тщетно пыталась остановить.
Тут стоит ненадолго притормозить и сказать о другом персонаже, тоже стремившемся остановить насилие. Майор не принимает жертвенного насилия - потому что не понимает природы насилия и природы человека. Тут мы заходим в интерпретации довольно далеко, но косвенным подтверждением приемлемости этой версии является роль Майора как главного антагониста. Давайте обратим внимание на его мотивы. Майор ненавидит Алукарда и испытывает к нему отвращение именно из-за его обезразличенности, он полагает, что человека определяет именно свободная воля и способность желать самостоятельно. Майор одновременно и прав, и ошибается: действительно, единственное, что могло бы не сдержать, а полностью остановить насилие (Алукарда) - это исчезновение миметического механизма и желание, свободное от подражания и, следовательно, конфликта, однако человеческая природа предрасположена как раз к полной зависимости в своих желаниях и "волениях". Не сознавая этого, Майор попадается в ту же ловушку, что и каждый, кто рассчитывает остановить насилие и полагает себя стоящим вне его. Именно желание противостоять насилию делает его ещё одним чудовищным двойником: Майор провоцирует жертвенный кризис, создаёт собственных вампиров - носителей насилия, и делает всё это вполне сознательно - чтоб разорвать ритуал и культурный порядок и представить насилие в его обнажённости.
Итак, чем же заканчивается его попытка? Ведь Алукард действительно побеждён, а, как мы знаем, Жерар отрицает возможность положить насилию конец неким более радикальным актом насилия. Так его теория не применима к "Hellsing"?.. Отнюдь! Алукард - отныне не жертвенное, а просто насилие во всём его неконтролируемом ужасе - действительно становится только сильнее благодаря тем ударам, которые обрушивает на него "Миллением" - поглотивший три миллиона человек граф оказывается могущественнее, чем когда-либо. И в этот момент исчезает благодаря единственной, выбивающейся из колеи смерти. Тут нужно признать, что Хирано, конечно, не рисовал иллюстрацию к "Насилию и священному" - но Жерар этого и не требует, признавая, что деконструкция мифа может происходить лишь до некоторой степени; уверен, он не стал бы ждать от мангаки того, чего не добился от Софокла. Самоубийство Шрёдингера - это, конечно, не жертва отпущения, как она описана Жираром - но это акт насилия, который не подразумевает отмщения. Во многих явно "жертвенных" мифах герой сам просит и даже требует убить его; думается, такой троп подходит и к этому случаю.
Итак, "Hellsing" поддаётся прочтению в свете гипотезы "жертвы отпущения" как в плане своего основного посыла, так и во многих частностях. Доказывает ли это хоть что-нибудь? Никоим образом. Но это косвенно подтверждает, что в данной гипотезе что-то есть. А главное - мне приятно объединять вещи, которые мне нравятся.