Если выпало в империи родиться, pа неё и умирать придётся вскоре.(c) Сергей Плотов
С книгой Рене Жирара "Насилие и священное" у меня сложная история отношений. Когда я её прочитал, то счёл крайне надуманной и необоснованно претенциозной, да при том и ненаучной. Буквально через несколько месяцев - да что там, едва ли больше месяца - я полностью переосмыслил свои взгляды на историю религии, да и не только, и, хотя в моих размышлениях Жирар вроде бы не играл никакой роли, пока это переосмысление шло, в моей новой модели мира его концепция религии оказалась единственным - и блестящим - удовлетворительным объяснением её существования (а до того я, надо сказать, с очаровательной наивностью придерживался функционализма, аллегорически-стихийных толкований и вообще жил в XIX веке). Теперь, перечитав "Насилие и священное", я должен признать, что это не слишком удачная книга, содержащая великолепную теорию.
У "Насилия и священного" много недостатков, и большинство из них связано с чрезмерными амбициями Жирара. Он создал отличную теорию происхождения религии, но попытался свести к ней вообще все социальные явления и едва ли не всю человеческую жизнь; разумеется, ни к чему хорошему такой редукционизм не привёл. Редукционизм всегда нехорош. Кроме того, Жирар объявляет фактически всю этнографию, социологию, психологию и психиатрию до него по меньшей мере наполовину ошибочными, полуслепыми и, в конечном итоге, неэффективными. Это, разумеется, выглядит, мягко говоря, тенденциозно, а кроме того, в итоге лишает его сколько-то убедительных объяснений, когда при изложении его всеохватной теории приходится вторгаться в область этих наук. Фактически, вторая половина "Насилия и священного" посвящена исключительно полемике с Фрейдом и Леви-Строссом, местами совершенно неубедительной. Отчасти это можно связать с тем, что Жирар настаивает - его теория научна, и ничем, кроме строгой науки, он не занимается, в то время как речь идёт, разумеется, о философии религии - подобного рода вопрос о первоначалах вообще едва ли может быть поставлен в рамках научного дискурса, да Жирар и сам признаёт, что его гипотеза нефальсифицируема.
При всём при том сама теория, повторюсь, - единственная известная мне, вполне удовлетворительно объясняющая феномен религии в целом и если не все, то большинство её аспектов в частности. Возможно, автор никогда в полной мере не бывает достоин собственных гениальных озарений?.. Тут нужны последователи, которые отшлифуют гипотезу, исправят перегибы основателя школы и создадут частные объяснительные модели на её основе. Но создаётся впечатление, что очень немногие последовали за Жираром. Может, знающие читатели посоветуют труды таковых?.. В этой гипотезе (даже помимо натяжек, допущенных Жираром, но не в ней коренящихся) есть много неясного и неоднозначного, много вопросов, на которые стоило бы ответить - и её авторы это, как показывает "Козёл отпущения", совершенно не под силу.
В чём же суть религии по Жирару? Я не могу удержаться, чтоб не пересказать вкратце суть его гипотезы. Постараюсь не допустить никаких искажений, но если таковые будут - приношу извинения.
Начать следует с того, что человеческие желания имеют миметическую природу. Человеку свойственно ощущать неудовлетворённость, источник которой он не может определить и которое приписывает себе одному - в связи с чем он и обращается к подражанию некоему образцу, обладающему более полноценным бытием. Обнаружив, что этот образец чего-то желает, человек приписывает этому желаемому предельную ценность и, дабы уподобиться образцу, тоже желает это желать. А образец, разумеется, воспринимает это как попытку узурпации. (См. Эдипов комплекс, объяснённый таким образом лучше, чем у Фрейда). Образец отвечает запретом или отпором, внося таким образом в эти отношения элемент насилия... а его "ученик", продолжая подражать, копирует это насилие. Если мы учтём, что образец тоже является чьим-то учеником - иногда эти отношения даже взаимны - и что насилие само по себе, по своей природе тоже крайне миметично (естественная реакция на удар - дать сдачи, насилие разрастается, поскольку каждый хочет остановить его ещё большим насилием), то увидим, что любой эксплицитный, вырвавшийся на свободу конфликт неизбежно угрожает всему человеческому сообществу, запуская по принципу домино возрастающую агрессию всех против всех.
Но вот в какой-то момент агрессия каждого члена сообщества направляется на одного и того же человека - это всегда случайность, стечение обстоятельств или просто статистическая вероятность, но нас интересуют только случаи, когда это происходит - общества, где этого не случилось, не выживают. В едином порыве окружающие набрасываются на этого неудачника и убивают его. Таким образом решаются две важнейших проблемы: во-первых, люди консолидируются, возникает община; во-вторых, агрессия находит себе выход и в такой форме, которая не подразумевает ответной агрессии - мстителей при коллективности убийства быть не может. Этот акт Жирар называет учредительным насилием.
Вновь возникшая община, подчиняясь всё тому же миметическому импульсу, на сей раз к собственному благу, стремится воспроизвести этот момент катарсиса, спасения от кризиса, и учреждает жертвоприношение. Жертвоприношение воспроизводит учредительное насилие, но не точно. Первым необходимым условием этой неточности является то, что жертва не должна принадлежать общине - это должен быть царь, раб, пленник, чужеземец, наконец, животное, кто-то, насилие в отношении которого не станет насилием внутри общины - ведь механизмы первоначального кризиса никуда не делись. И отсюда следует второе условие - миметический эффект помогает первую жертву post factum сделать таким чужаком. Прежде люди примеряли чужие желания на себя, теперь они проецируют собственные импульсы и действия на жертву. Убитого начинают считать преступником и главной причиной несчастий общины.
Преступление описывается в категориях стирания различий, поскольку именно установление различий призвано защитить общину от кризиса в будущем. Коротко говоря, все табу созданы ради того, чтоб образец никогда не смог оказаться соперником. И нарушение их всех приписывается жертве. Община стремится забыть суть кризиса, поскольку помнить о нём и значило бы в нём пребывать. А потому случайность жертвы скрывается и подменяется виной.
В то же время убийство жертвы принесло в общество мир и гармонию. Жертва - преступник, поскольку это обосновывает убийство, и святой, что доказывается исключительными и необычными последствиями его смерти. Так жертва может стать богом - опасным и беззаконным, но в то же время карающим и благословляющим. Но истинный бог - это само насилие, которого община не признаёт в себе и трансцендирует - в образ жертвы, в некое неявное присутствие, связанное с табу, в силы природы (поскольку кризис, по мере забывания, всё меньше ассоциируется с взаимным насилием, и всё больше - со сходными по результатам естественными катастрофами, вроде эпидемий или наводнений).
Первоначальная ситуация поддаётся множеству разнообразных интерпретаций, а кроме того, многократно повторяется, поскольку забывание сути жертвоприношения ведёт к жертвенному кризису и повтору жертвенного насилия уже безо всякой редукции...
Вы ничего не поняли? Что ж, я не слишком хорошо сумел это объяснить, признаю, я ведь не Жирар. Так что если вы когда-либо задавались вопросом "а откуда вообще взялась религия" - лучше прочтите "Насилие и священное". Если это и не верный ответ, то, по меньшей мере,любопытный.
У "Насилия и священного" много недостатков, и большинство из них связано с чрезмерными амбициями Жирара. Он создал отличную теорию происхождения религии, но попытался свести к ней вообще все социальные явления и едва ли не всю человеческую жизнь; разумеется, ни к чему хорошему такой редукционизм не привёл. Редукционизм всегда нехорош. Кроме того, Жирар объявляет фактически всю этнографию, социологию, психологию и психиатрию до него по меньшей мере наполовину ошибочными, полуслепыми и, в конечном итоге, неэффективными. Это, разумеется, выглядит, мягко говоря, тенденциозно, а кроме того, в итоге лишает его сколько-то убедительных объяснений, когда при изложении его всеохватной теории приходится вторгаться в область этих наук. Фактически, вторая половина "Насилия и священного" посвящена исключительно полемике с Фрейдом и Леви-Строссом, местами совершенно неубедительной. Отчасти это можно связать с тем, что Жирар настаивает - его теория научна, и ничем, кроме строгой науки, он не занимается, в то время как речь идёт, разумеется, о философии религии - подобного рода вопрос о первоначалах вообще едва ли может быть поставлен в рамках научного дискурса, да Жирар и сам признаёт, что его гипотеза нефальсифицируема.
При всём при том сама теория, повторюсь, - единственная известная мне, вполне удовлетворительно объясняющая феномен религии в целом и если не все, то большинство её аспектов в частности. Возможно, автор никогда в полной мере не бывает достоин собственных гениальных озарений?.. Тут нужны последователи, которые отшлифуют гипотезу, исправят перегибы основателя школы и создадут частные объяснительные модели на её основе. Но создаётся впечатление, что очень немногие последовали за Жираром. Может, знающие читатели посоветуют труды таковых?.. В этой гипотезе (даже помимо натяжек, допущенных Жираром, но не в ней коренящихся) есть много неясного и неоднозначного, много вопросов, на которые стоило бы ответить - и её авторы это, как показывает "Козёл отпущения", совершенно не под силу.
В чём же суть религии по Жирару? Я не могу удержаться, чтоб не пересказать вкратце суть его гипотезы. Постараюсь не допустить никаких искажений, но если таковые будут - приношу извинения.
Начать следует с того, что человеческие желания имеют миметическую природу. Человеку свойственно ощущать неудовлетворённость, источник которой он не может определить и которое приписывает себе одному - в связи с чем он и обращается к подражанию некоему образцу, обладающему более полноценным бытием. Обнаружив, что этот образец чего-то желает, человек приписывает этому желаемому предельную ценность и, дабы уподобиться образцу, тоже желает это желать. А образец, разумеется, воспринимает это как попытку узурпации. (См. Эдипов комплекс, объяснённый таким образом лучше, чем у Фрейда). Образец отвечает запретом или отпором, внося таким образом в эти отношения элемент насилия... а его "ученик", продолжая подражать, копирует это насилие. Если мы учтём, что образец тоже является чьим-то учеником - иногда эти отношения даже взаимны - и что насилие само по себе, по своей природе тоже крайне миметично (естественная реакция на удар - дать сдачи, насилие разрастается, поскольку каждый хочет остановить его ещё большим насилием), то увидим, что любой эксплицитный, вырвавшийся на свободу конфликт неизбежно угрожает всему человеческому сообществу, запуская по принципу домино возрастающую агрессию всех против всех.
Но вот в какой-то момент агрессия каждого члена сообщества направляется на одного и того же человека - это всегда случайность, стечение обстоятельств или просто статистическая вероятность, но нас интересуют только случаи, когда это происходит - общества, где этого не случилось, не выживают. В едином порыве окружающие набрасываются на этого неудачника и убивают его. Таким образом решаются две важнейших проблемы: во-первых, люди консолидируются, возникает община; во-вторых, агрессия находит себе выход и в такой форме, которая не подразумевает ответной агрессии - мстителей при коллективности убийства быть не может. Этот акт Жирар называет учредительным насилием.
Вновь возникшая община, подчиняясь всё тому же миметическому импульсу, на сей раз к собственному благу, стремится воспроизвести этот момент катарсиса, спасения от кризиса, и учреждает жертвоприношение. Жертвоприношение воспроизводит учредительное насилие, но не точно. Первым необходимым условием этой неточности является то, что жертва не должна принадлежать общине - это должен быть царь, раб, пленник, чужеземец, наконец, животное, кто-то, насилие в отношении которого не станет насилием внутри общины - ведь механизмы первоначального кризиса никуда не делись. И отсюда следует второе условие - миметический эффект помогает первую жертву post factum сделать таким чужаком. Прежде люди примеряли чужие желания на себя, теперь они проецируют собственные импульсы и действия на жертву. Убитого начинают считать преступником и главной причиной несчастий общины.
Преступление описывается в категориях стирания различий, поскольку именно установление различий призвано защитить общину от кризиса в будущем. Коротко говоря, все табу созданы ради того, чтоб образец никогда не смог оказаться соперником. И нарушение их всех приписывается жертве. Община стремится забыть суть кризиса, поскольку помнить о нём и значило бы в нём пребывать. А потому случайность жертвы скрывается и подменяется виной.
В то же время убийство жертвы принесло в общество мир и гармонию. Жертва - преступник, поскольку это обосновывает убийство, и святой, что доказывается исключительными и необычными последствиями его смерти. Так жертва может стать богом - опасным и беззаконным, но в то же время карающим и благословляющим. Но истинный бог - это само насилие, которого община не признаёт в себе и трансцендирует - в образ жертвы, в некое неявное присутствие, связанное с табу, в силы природы (поскольку кризис, по мере забывания, всё меньше ассоциируется с взаимным насилием, и всё больше - со сходными по результатам естественными катастрофами, вроде эпидемий или наводнений).
Первоначальная ситуация поддаётся множеству разнообразных интерпретаций, а кроме того, многократно повторяется, поскольку забывание сути жертвоприношения ведёт к жертвенному кризису и повтору жертвенного насилия уже безо всякой редукции...
Вы ничего не поняли? Что ж, я не слишком хорошо сумел это объяснить, признаю, я ведь не Жирар. Так что если вы когда-либо задавались вопросом "а откуда вообще взялась религия" - лучше прочтите "Насилие и священное". Если это и не верный ответ, то, по меньшей мере,любопытный.