Если выпало в империи родиться, pа неё и умирать придётся вскоре.(c) Сергей Плотов
Как многие знают, привычки писать систематически и усердно я никак не приобрету, зато периодически - зачастую совсем некстати - меня накрывает идея. Вот и сегодня идея кроссовера явилась ко мне внезапным и необъяснимым образом, а результатом стало это. Очень надеюсь на отзывы, хоть бы и критические.
В кои-то веки ни порнухи, ни безумной жестокости, полный пиджи-тринадцать.
-Мистер Крэйн, расскажите мне о своём… -Мистер Крэйн, расскажите мне о своём…
-Зовите меня доктор Крэйн. Я немало потрудился, чтоб получить эту степень. – Пациент заёрзал на кушетке и нервно облизнул губы. – Уж никак не меньше вас. И все эти вопросы мне отлично известны.
-Мистер Крэйн, - вежливо, но твёрдо ответил доктор Гордон, новый (по мнению младшего персонала – «очередной») главврач лечебницы «Аркхэм», - мне представляется, что вы используете свою, несомненно, заслуженную учёную степень как повод для отрицания собственных проблем. Так что в данный момент вы не доктор, а пациент, и я прошу вас свыкнуться с этой мыслью. Итак, расскажите мне о своём детстве.
Крэйн вздохнул. Поёжился. Сплёл длинные костистые пальцы, сжал до хруста, поёжился снова, тревожно косясь на тени в углу. Без маски было неуютно и слишком пугающе, но маску ему не разрешили оставить так же, как теперь бесцеремонно отняли докторскую степень, - потому что фиксация на ней связана с его диссоциальным расстройством, потому что он должен отказаться от псевдоличности Пугала и вскрыть истинные корни своих проблем… Вся эта психиатрическая чушь. Они не задурят ему голову, потому что, хотят они того или нет, Джонатан Крэйн действительно доктор, и уж куда талантливее их!..
Но кроме всего прочего, это означало, что Крэйн знал – от него не отстанут, пока не получат удовлетворительных ответов. Сколько раз он сам сидел в таком же кресле, поглядывая на очередного пациента так же холодно и терпеливо, как этот мерзкий доктор Гордон (тёзка комиссара?! У них что, заговор?!) сейчас смотрел на него. А Крэйну хотелось в свою камеру, туда, где темнота была хоть относительно безопасной, прирученной, где была подушка, наволочка которой почти заменяла маску… Он вновь нервически, до боли, сплёл пальцы и начал:
-В Готэм я приехал уже поступать в университет. Как вы, полагаю, знаете. А детство моё прошло в другом городе, в маленьком городке, совсем не то, что этот мегаполис. Зелёные лужайки, чистенькие маленькие домики, безопасные улицы, дружелюбные соседи. Городок – американская мечта, я полагаю. Даже называется он до тошноты оптимистично – Спрингвуд. Хотя никаких лесов в округе и не имелось… Так вот, детство моё прошло в Спрингвуде, на Улице Вязов…
***
Доктор Нил Гордон вышел из кабинета и зажмурился, массируя основание шеи. Это был чертовски долгий и сложный сеанс, но, как он надеялся, плодотворный. Когда молодой и амбициозный медик заступил на должность главврача в знаменитой психиатрической лечебнице, он прежде всего побеседовал со всеми её не менее знаменитыми пациентам – и уже тогда решил заняться доктором Джонатаном Крэйном, более известным зрителям новостей как Пугало, вплотную и лично. Отчасти – доктор Гордон не мог этого не признать, - им двигало честолюбие: либо оно, либо полное равнодушие к себе только и могло привести на эту проклятую должность, и есть ли лучший способ доказать свой профессионализм, чем излечить одного из своих предшественников и бывших коллег? А кроме того, что-то в этом тощем, некрасивом рыжеволосом человеке со множеством нервных тиков тронуло доктора Гордона; в отличие от большинства коллег, он не слишком интересовался Клоунским Принцем Преступности (столь серьёзное отклонение – несомненно, результат органического поражения мозга ядохимикатами) или бывшим прокурором (психическая травма которого буквально была написана у него на лице), а вот что стояло за регулярными попытками этого несуразного человечка обратить Готэм в царство ужаса и паники… Нил Гордон чувствовал, что тут что-то есть, что-то интригующее, и только по-настоящему одарённый психиатр сможет добраться до корня проблемы.
Вздохнув, он сунул медицинскую карту Крэйна подошедшей медсестричке:
-Поищите мне информацию об этом Спрингвуде. Я чувствую, что ответы нужно искать там. Недооценённые открытия, увольнение – всё это оправдания, самообман. В действительности корни деструктивных склонностей Крэйна надо искать глубже. В детстве… Я предчувствую ошеломляющие результаты.
***
-Мистер Крэйн, что вы здесь видите?
Крэйн нехотя поднимает глаза на табличку с чернильным пятном. Принцип, на котором основан этот трест, известен ему даже слишком хорошо, но… Но его подсознание всё равно попадается. С картонки к Крэйну тянется растопыренная ладонь с длинными пальцами, хочет схватить его за голову, сорвать с него маску, содрать его лицо… Крэйн нервно сглатывает.
-Я вижу… красивую бабочку.
***
-Во всём этом явно играет ключевую роль образ безликого человека. Крэйн постоянно к нему возвращается, но всегда вскользь, оговорками, против воли. Его бессознательное пытается заблокировать доступ к этому ключевому образу, но в то же время постоянно его воспроизводит. Мужчина, опасный, пугающий мужчина, лицо которого то ли невозможно рассмотреть, то ли вообще отсутствует как таковое, ножи, когти, всевозможные лезвия… Разве это не напоминает в итоге маску Пугала и его косу? Пока я не уверен, кто именно этот мужчина и с чем связан этот образ…
-Кошмарный мужчина из детства? Учить тебя, что ли, Нил?
-Не так всё просто. Похоже, Крэйна вырастила мать-одиночка, и он, скорее всего, вообще не знал отца. Хотя… На эту тему он, опять-таки, реагирует очень болезненно, что-то уловить можно только из намёков. Мы пытаемся навести справки в этом Спрингвуде, но это оказалось неожиданно сложно. Я подозреваю, что тут речь может идти не об отце, а о сексуальном насилии – тогда какой-нибудь священник или физрук… Впрочем, и такой вариант отца не исключает. Поставь ещё пива, Фрэнк, у меня уже горло пересохло!..
***
Крэйн идёт по каким-то гулким тёмным коридорам. Красноватые всполохи высвечивают свисающие цепи и проржавевшие, грубо сваренные трубы. Тут очень жарко, ребристый металлический пол жжёт его голые ступни. Крэйн крадётся, поминутно вздрагивая и оглядываясь – в этих тёмных и зловонных коридорах, среди этих красноватых труб кто-то есть, кто-то, внушающий ужас… Крэйн слышит насмешливый голос (или голоса?), но слов не разобрать – они похожи на мерзкий скрежет металла по металлу, от этого больно ушам. Крэйн бежит, но этот скрежет будто обволакивает его со всех сторон… Обжигает, как огонь… Крэйн кричит…
-…три! Проснитесь, мистер Крэйн!
Крэйн вздрагивает и обнаруживает себя на кожаной кушетке. Доктор Гордон прячет в карман поблёскивающие золотые часы, чьё качание загипнотизировало Джонатана… когда? Он ещё чувствует жжение в горле – слишком громко завопил, а вот сколько времени он провёл в этих переполненных жаром и страхом коридорах, он не может сказать. До чего отвратительно быть не врачом, а пациентом. Крэйн вздрагивает, оглядываясь на тень за спиной – нет, ничего, кроме его собственного силуэта.
-А теперь, мистер Крэйн, давайте попробуем разобраться, что означал этот…
***
-…не просто смеялись надо мной. Совсем не то, что над другими – теми, что в очках, или жирные, или… И, конечно, ещё потому, что это были не только дети. На меня все так смотрели – с отвращением, брезгливо, в лучшем случае – испуганно. Да, это единственная альтернатива презрению – страх. Но обычно его приходилось испытывать мне… Ах, да. Что я говорил?.. Простите, доктор.
-Итак, не только дети…
-Да-да, конечно. Такие милые маленькие городки как Спрингвуд – это клоака, доктор Гордон. Здесь, в Готэме, вокруг миллионы людей, и никто не знает даже соседей по дому. Здесь можно быть свободным… свободным от себя. А там все знают всё. В каждом взгляде читается «ублюдок», «дитя чудовищ», «плод греха»… Но взрослые – они ведь вроде как другие, не правда ли? Они все смотрят на детей свысока, чуть больше презрения не меняет этого… ну, не меняет этого до конца. А дети… Я хотел, чтоб хоть они меня приняли, хоть с ними я мог рассчитывать на что-то вроде равенства…
-Но зря, не так ли?
-О да. Они были даже хуже взрослых, они повторяли то, что те шептали в гостиных, на улице и в школьных коридорах, они… Доктор, дети ведь не понимают, что такое изнасилование. Даже я не всегда понимал, хоть мама объяснила мне это раньше, чем принято. Отношение их родителей ко мне было тенью отношения к тому, как я появился на свет, а они презирали меня, ненавидели меня и боялись меня так, будто я сам был в этом виноват. Будто м-мои… отцы… это я…
-Возьмите платок, мистер Крэйвен.
-И я… Я ведь не знал никакого другого отношения. Наверное, мне немного хотелось действительно стать как… как м-мо… вы понимаете. Тогда бы меня боялись, а не травили, не презирали…
-Вы не думаете, что это желание напугать и двигало вас…
-Да, конечно. Все эти стадионы, нападения на несчастных прохожих, прискорбный эпизод с одним из ваших предшественников, весь этот газ и маска… На самом деле единственные, кого я хотел напугать – это дети с Улицы Вязов. Потому что я до сих пор боюсь их… И, наверное, ненавижу.
***
-…образ, который я условно назвал Мужчиной С Лезвиями, это воображаемый образ отца – или, скорее, отцов, концентрат всех отрицательных эмоций, направленных на маленького Джонатана… Но в то же время он играл для него действительную отцовскую роль, мальчик действительно стремился бессознательно подражать этому конструкту, который одновременно и ненавидел; оригинальное преломление Эдипова комплекса. Вся агрессия и фрустрации канализировались в этот образ, и одновременно он задавал модель антисоциального поведения, которая пришла в действие только много позже, когда стресс разрушил искусственные барьеры нормативного поведения, породив Пугало…
-Это феноменально, мой дорогой доктор Гордон! Феноменально!
-Прошу вас, профессор Симс, вы слишком добры. Кроме того, это всё ещё беглые наблюдения… Я, конечно, буду делать обстоятельный доклад об истории болезни Джонатана Крэйна… Ох, кстати, я же по привычке всё называю его Крэйном! А это не его настоящее имя. Когда он после школы переехал из Спрингвуда, то сменил и имя, и фамилию – настолько стремился дистанцироваться от прошлого; думаю, за долгие годы воспоминания о детстве практически не возвращались к нему… Вот почему в Спрингвуде нам отвечали с таким скрипом. На самом деле фамилия Крэйна – Крюгер… Одну минуту, где же у меня это было… Да, вот оно! Фредерик Крюгер!
***
После долгой терапии Джонатан Крэйн наконец-то стоял на пороге «Аркхэма», осторожно держа в руках документ, подтверждающий, что он прошёл лечение и признан вменяемым. Доктор Нил Гордон, радующийся едва ли не больше своего пациента (ещё бы! Излечить Пугало – это редкое, исключительное достижение, да ещё и такой интересный клинический случай), стоял рядом.
-Сердечно поздравляю вас, доктор Крэйн…
-Нет, прошу вас! – Улыбнулся рыжеволосый мужчина. – Вы с самого начала были правы, доктор Гордон, не стоит прятаться за масками, а это имя – тоже попытка спрятаться. Отныне и навсегда я – Фредерик Крюгер. Но для вас просто Фредди. Вы меня действительно спасли, доктор… Не знаю, как выразить благодарность, что вы примирили… да что там – познакомили меня с самим собой.
Гордон улыбнулся в ответ. Энтузиазм бывшего пациента ему, конечно, льстил.
-Я рад, что вы вновь обрели цельность, д… Фредди. – Он замялся и слегка покраснел. – Моя жена просила передать вам… Сейчас вроде как осень, холодает, так что…
Нил Гордон вынул из-за спины аккуратно свёрнутый красно-зелёный свитер. О цветовой гармонии миссис Гордон не имела, к несчастью, ни малейшего понятия, но пациенту, похоже, подарок пришёлся по вкусу.
-И за это тоже спасибо – вам и вашей жене. Ну, доктор, мне пора. Меня ждёт реальный мир.
Крюгер поспешно открыл свой небольшой саквояж и уложил свитер поверх перчатки с лезвиями, которую он собственноручно сделал в мастерской, чтоб фигурно подстригать кусты, как он объяснил доктору Гордону, который очень одобрял трудотерапию. Потом он поднялся, надвинул пониже поношенную федору (октябрьский ветер был и вправду пронизывающий) и, последний раз махнув на прощание рукой доктору и всей лечебнице, энергичным шагом вышел за ворота и направился к вокзалу. Поезд на Спрингвуд отходил через два часа.
Теперь, когда Фредерик Крюгер точно знал, кто он такой, пришло время вернуться домой.
На Улицу Вязов.
В кои-то веки ни порнухи, ни безумной жестокости, полный пиджи-тринадцать.
-Мистер Крэйн, расскажите мне о своём… -Мистер Крэйн, расскажите мне о своём…
-Зовите меня доктор Крэйн. Я немало потрудился, чтоб получить эту степень. – Пациент заёрзал на кушетке и нервно облизнул губы. – Уж никак не меньше вас. И все эти вопросы мне отлично известны.
-Мистер Крэйн, - вежливо, но твёрдо ответил доктор Гордон, новый (по мнению младшего персонала – «очередной») главврач лечебницы «Аркхэм», - мне представляется, что вы используете свою, несомненно, заслуженную учёную степень как повод для отрицания собственных проблем. Так что в данный момент вы не доктор, а пациент, и я прошу вас свыкнуться с этой мыслью. Итак, расскажите мне о своём детстве.
Крэйн вздохнул. Поёжился. Сплёл длинные костистые пальцы, сжал до хруста, поёжился снова, тревожно косясь на тени в углу. Без маски было неуютно и слишком пугающе, но маску ему не разрешили оставить так же, как теперь бесцеремонно отняли докторскую степень, - потому что фиксация на ней связана с его диссоциальным расстройством, потому что он должен отказаться от псевдоличности Пугала и вскрыть истинные корни своих проблем… Вся эта психиатрическая чушь. Они не задурят ему голову, потому что, хотят они того или нет, Джонатан Крэйн действительно доктор, и уж куда талантливее их!..
Но кроме всего прочего, это означало, что Крэйн знал – от него не отстанут, пока не получат удовлетворительных ответов. Сколько раз он сам сидел в таком же кресле, поглядывая на очередного пациента так же холодно и терпеливо, как этот мерзкий доктор Гордон (тёзка комиссара?! У них что, заговор?!) сейчас смотрел на него. А Крэйну хотелось в свою камеру, туда, где темнота была хоть относительно безопасной, прирученной, где была подушка, наволочка которой почти заменяла маску… Он вновь нервически, до боли, сплёл пальцы и начал:
-В Готэм я приехал уже поступать в университет. Как вы, полагаю, знаете. А детство моё прошло в другом городе, в маленьком городке, совсем не то, что этот мегаполис. Зелёные лужайки, чистенькие маленькие домики, безопасные улицы, дружелюбные соседи. Городок – американская мечта, я полагаю. Даже называется он до тошноты оптимистично – Спрингвуд. Хотя никаких лесов в округе и не имелось… Так вот, детство моё прошло в Спрингвуде, на Улице Вязов…
***
Доктор Нил Гордон вышел из кабинета и зажмурился, массируя основание шеи. Это был чертовски долгий и сложный сеанс, но, как он надеялся, плодотворный. Когда молодой и амбициозный медик заступил на должность главврача в знаменитой психиатрической лечебнице, он прежде всего побеседовал со всеми её не менее знаменитыми пациентам – и уже тогда решил заняться доктором Джонатаном Крэйном, более известным зрителям новостей как Пугало, вплотную и лично. Отчасти – доктор Гордон не мог этого не признать, - им двигало честолюбие: либо оно, либо полное равнодушие к себе только и могло привести на эту проклятую должность, и есть ли лучший способ доказать свой профессионализм, чем излечить одного из своих предшественников и бывших коллег? А кроме того, что-то в этом тощем, некрасивом рыжеволосом человеке со множеством нервных тиков тронуло доктора Гордона; в отличие от большинства коллег, он не слишком интересовался Клоунским Принцем Преступности (столь серьёзное отклонение – несомненно, результат органического поражения мозга ядохимикатами) или бывшим прокурором (психическая травма которого буквально была написана у него на лице), а вот что стояло за регулярными попытками этого несуразного человечка обратить Готэм в царство ужаса и паники… Нил Гордон чувствовал, что тут что-то есть, что-то интригующее, и только по-настоящему одарённый психиатр сможет добраться до корня проблемы.
Вздохнув, он сунул медицинскую карту Крэйна подошедшей медсестричке:
-Поищите мне информацию об этом Спрингвуде. Я чувствую, что ответы нужно искать там. Недооценённые открытия, увольнение – всё это оправдания, самообман. В действительности корни деструктивных склонностей Крэйна надо искать глубже. В детстве… Я предчувствую ошеломляющие результаты.
***
-Мистер Крэйн, что вы здесь видите?
Крэйн нехотя поднимает глаза на табличку с чернильным пятном. Принцип, на котором основан этот трест, известен ему даже слишком хорошо, но… Но его подсознание всё равно попадается. С картонки к Крэйну тянется растопыренная ладонь с длинными пальцами, хочет схватить его за голову, сорвать с него маску, содрать его лицо… Крэйн нервно сглатывает.
-Я вижу… красивую бабочку.
***
-Во всём этом явно играет ключевую роль образ безликого человека. Крэйн постоянно к нему возвращается, но всегда вскользь, оговорками, против воли. Его бессознательное пытается заблокировать доступ к этому ключевому образу, но в то же время постоянно его воспроизводит. Мужчина, опасный, пугающий мужчина, лицо которого то ли невозможно рассмотреть, то ли вообще отсутствует как таковое, ножи, когти, всевозможные лезвия… Разве это не напоминает в итоге маску Пугала и его косу? Пока я не уверен, кто именно этот мужчина и с чем связан этот образ…
-Кошмарный мужчина из детства? Учить тебя, что ли, Нил?
-Не так всё просто. Похоже, Крэйна вырастила мать-одиночка, и он, скорее всего, вообще не знал отца. Хотя… На эту тему он, опять-таки, реагирует очень болезненно, что-то уловить можно только из намёков. Мы пытаемся навести справки в этом Спрингвуде, но это оказалось неожиданно сложно. Я подозреваю, что тут речь может идти не об отце, а о сексуальном насилии – тогда какой-нибудь священник или физрук… Впрочем, и такой вариант отца не исключает. Поставь ещё пива, Фрэнк, у меня уже горло пересохло!..
***
Крэйн идёт по каким-то гулким тёмным коридорам. Красноватые всполохи высвечивают свисающие цепи и проржавевшие, грубо сваренные трубы. Тут очень жарко, ребристый металлический пол жжёт его голые ступни. Крэйн крадётся, поминутно вздрагивая и оглядываясь – в этих тёмных и зловонных коридорах, среди этих красноватых труб кто-то есть, кто-то, внушающий ужас… Крэйн слышит насмешливый голос (или голоса?), но слов не разобрать – они похожи на мерзкий скрежет металла по металлу, от этого больно ушам. Крэйн бежит, но этот скрежет будто обволакивает его со всех сторон… Обжигает, как огонь… Крэйн кричит…
-…три! Проснитесь, мистер Крэйн!
Крэйн вздрагивает и обнаруживает себя на кожаной кушетке. Доктор Гордон прячет в карман поблёскивающие золотые часы, чьё качание загипнотизировало Джонатана… когда? Он ещё чувствует жжение в горле – слишком громко завопил, а вот сколько времени он провёл в этих переполненных жаром и страхом коридорах, он не может сказать. До чего отвратительно быть не врачом, а пациентом. Крэйн вздрагивает, оглядываясь на тень за спиной – нет, ничего, кроме его собственного силуэта.
-А теперь, мистер Крэйн, давайте попробуем разобраться, что означал этот…
***
-…не просто смеялись надо мной. Совсем не то, что над другими – теми, что в очках, или жирные, или… И, конечно, ещё потому, что это были не только дети. На меня все так смотрели – с отвращением, брезгливо, в лучшем случае – испуганно. Да, это единственная альтернатива презрению – страх. Но обычно его приходилось испытывать мне… Ах, да. Что я говорил?.. Простите, доктор.
-Итак, не только дети…
-Да-да, конечно. Такие милые маленькие городки как Спрингвуд – это клоака, доктор Гордон. Здесь, в Готэме, вокруг миллионы людей, и никто не знает даже соседей по дому. Здесь можно быть свободным… свободным от себя. А там все знают всё. В каждом взгляде читается «ублюдок», «дитя чудовищ», «плод греха»… Но взрослые – они ведь вроде как другие, не правда ли? Они все смотрят на детей свысока, чуть больше презрения не меняет этого… ну, не меняет этого до конца. А дети… Я хотел, чтоб хоть они меня приняли, хоть с ними я мог рассчитывать на что-то вроде равенства…
-Но зря, не так ли?
-О да. Они были даже хуже взрослых, они повторяли то, что те шептали в гостиных, на улице и в школьных коридорах, они… Доктор, дети ведь не понимают, что такое изнасилование. Даже я не всегда понимал, хоть мама объяснила мне это раньше, чем принято. Отношение их родителей ко мне было тенью отношения к тому, как я появился на свет, а они презирали меня, ненавидели меня и боялись меня так, будто я сам был в этом виноват. Будто м-мои… отцы… это я…
-Возьмите платок, мистер Крэйвен.
-И я… Я ведь не знал никакого другого отношения. Наверное, мне немного хотелось действительно стать как… как м-мо… вы понимаете. Тогда бы меня боялись, а не травили, не презирали…
-Вы не думаете, что это желание напугать и двигало вас…
-Да, конечно. Все эти стадионы, нападения на несчастных прохожих, прискорбный эпизод с одним из ваших предшественников, весь этот газ и маска… На самом деле единственные, кого я хотел напугать – это дети с Улицы Вязов. Потому что я до сих пор боюсь их… И, наверное, ненавижу.
***
-…образ, который я условно назвал Мужчиной С Лезвиями, это воображаемый образ отца – или, скорее, отцов, концентрат всех отрицательных эмоций, направленных на маленького Джонатана… Но в то же время он играл для него действительную отцовскую роль, мальчик действительно стремился бессознательно подражать этому конструкту, который одновременно и ненавидел; оригинальное преломление Эдипова комплекса. Вся агрессия и фрустрации канализировались в этот образ, и одновременно он задавал модель антисоциального поведения, которая пришла в действие только много позже, когда стресс разрушил искусственные барьеры нормативного поведения, породив Пугало…
-Это феноменально, мой дорогой доктор Гордон! Феноменально!
-Прошу вас, профессор Симс, вы слишком добры. Кроме того, это всё ещё беглые наблюдения… Я, конечно, буду делать обстоятельный доклад об истории болезни Джонатана Крэйна… Ох, кстати, я же по привычке всё называю его Крэйном! А это не его настоящее имя. Когда он после школы переехал из Спрингвуда, то сменил и имя, и фамилию – настолько стремился дистанцироваться от прошлого; думаю, за долгие годы воспоминания о детстве практически не возвращались к нему… Вот почему в Спрингвуде нам отвечали с таким скрипом. На самом деле фамилия Крэйна – Крюгер… Одну минуту, где же у меня это было… Да, вот оно! Фредерик Крюгер!
***
После долгой терапии Джонатан Крэйн наконец-то стоял на пороге «Аркхэма», осторожно держа в руках документ, подтверждающий, что он прошёл лечение и признан вменяемым. Доктор Нил Гордон, радующийся едва ли не больше своего пациента (ещё бы! Излечить Пугало – это редкое, исключительное достижение, да ещё и такой интересный клинический случай), стоял рядом.
-Сердечно поздравляю вас, доктор Крэйн…
-Нет, прошу вас! – Улыбнулся рыжеволосый мужчина. – Вы с самого начала были правы, доктор Гордон, не стоит прятаться за масками, а это имя – тоже попытка спрятаться. Отныне и навсегда я – Фредерик Крюгер. Но для вас просто Фредди. Вы меня действительно спасли, доктор… Не знаю, как выразить благодарность, что вы примирили… да что там – познакомили меня с самим собой.
Гордон улыбнулся в ответ. Энтузиазм бывшего пациента ему, конечно, льстил.
-Я рад, что вы вновь обрели цельность, д… Фредди. – Он замялся и слегка покраснел. – Моя жена просила передать вам… Сейчас вроде как осень, холодает, так что…
Нил Гордон вынул из-за спины аккуратно свёрнутый красно-зелёный свитер. О цветовой гармонии миссис Гордон не имела, к несчастью, ни малейшего понятия, но пациенту, похоже, подарок пришёлся по вкусу.
-И за это тоже спасибо – вам и вашей жене. Ну, доктор, мне пора. Меня ждёт реальный мир.
Крюгер поспешно открыл свой небольшой саквояж и уложил свитер поверх перчатки с лезвиями, которую он собственноручно сделал в мастерской, чтоб фигурно подстригать кусты, как он объяснил доктору Гордону, который очень одобрял трудотерапию. Потом он поднялся, надвинул пониже поношенную федору (октябрьский ветер был и вправду пронизывающий) и, последний раз махнув на прощание рукой доктору и всей лечебнице, энергичным шагом вышел за ворота и направился к вокзалу. Поезд на Спрингвуд отходил через два часа.
Теперь, когда Фредерик Крюгер точно знал, кто он такой, пришло время вернуться домой.
На Улицу Вязов.
@темы: благословение Малкава, ужас замка Морисвилль, то, что меня не убивает, делает меня страннее, типа творчество, готишно