Если выпало в империи родиться, pа неё и умирать придётся вскоре.(c) Сергей Плотов
А мы продолжаем марафон подарков! Во-первых, я поздравляю с Новым годом Hundred Clouds, потому что Вархаммер и трэш адского кутежа, конечно же! Однажды я что-нибудь по GANTZ должен написать, чисто в память о старых добрых временах...
(Кловис Искупитель - персонаж комиксов Патта Миллса и Дэбби Галлахер под общим названием "The Redeemer", и прочтите их, если ещё не!)
Warhammer, драббл, гуро, бессюжетность, R (или NC-17?)
«С помощью Императора и во славу Его, я, смиренный диакон Малакев, продолжаю хронику благословенных деяний возлюбленного нашего Искупителя Кловиса, о коем справедливо сказано: «князь, неспешный в наказаниях и скорый на награды, страдал он, коли долг требовал строгости».
В то время мы направлялись особенно глубоко в Пепельные Пустоши, ибо Искупитель милосердно желал очистить и спасти от ереси даже закосневших во зле мутантов, влачивших своё нечестивое существование вдали от Улья Прайм. Увидев вдали омерзительные формы их языческого поселения, кои я не хочу не только описывать на этих страницах, но и вспоминать, дабы не впасть во искушение, добрый наш Искупитель вознёс благодарственную молитву Императору, и все мы к нему присоединились…»
Тша’Ла попробовала похлёбку из радиоактивных тараканов и решила, что нужно поварить ещё пару минут, чтоб панцири размякли. Детишкам еду следует готовить со всей тщательностью. Она подбросила в костерок ещё один деформированный, вечно тёплый стержень, и зелёное бездымное пламя ярко вспыхнуло, разгораясь сильнее. От кочевников, торговавших с Крысокожими из-под Улья, Тша’Ла слышала, что ульеры считали их пустоши непригодными для жизни, и ей было трудно представить, какие это, должно быть, хрупкие и безмозглые существа. Пустошь давала племени Тша’Лы всё, что требовалось, к токсичным самумам они были всегда готовы, и почти каждый пятый ребёнок выживал; в их поселении двое даже дожили до сорока лет и до сих пор не умерли!
Тша’Ла пожала плечами в ответ на собственные мысли и хотела было помешать бурлящую похлёбку, когда услышала шум из-за холмов. Она пряданула мохнатыми ушами, прислушиваясь… Но в этом не было нужды, ведь грохочущая и воющая огромная металлическая повозка уже появилась в тучах пепла и шлака. На её бортах висели, размахивая каким-то оружием, люди в причудливых бордовых одеждах. Их вопли почти заглушали гудение массивного, подпрыгивающего на пепельных барханах транспорта. Самоходные повозки Тша'Ла видела всего пару раз издали, когда они откочёвывали так близко к Шпилю, что его тёмная, едва видная сквозь миазмы и носящиеся в воздухе облака пепла громада нависала над головой. Она вскрикнула радостно, увидев это чудо, вскочила и гортанно позвала Чи-Коха, который возился в объедках у края лагеря - пусть и он поглядит на диковину. Тша'Ла вообразить не могла, что привело этих шумных людей в их поселение - может быть, они захотели обменять сушёные панцири токсичных пауков на... ну, что там полезного есть у ульеров Шпиля? Она с трудом представляла, что толкового столь нелепые и беззащитные существа могли бы создать, но гостям была рада. Малыш Чи-Кох проковылял мимо неё, радостно щёлкая клешнями, все три его глаза горели от восторга при виде ревущего багряного экипажа. Тша'Ла подхватила его на руки, чтоб сыну было лучше видно, и поспешила к пришельцам, забыв даже про суп, вовсю кипящий в котелке.
Выстрел кого-то из воющих и кричащих гостей в алых капюшонах вырвал Чи-Коха из её руки, обдав Тша'Лу брызгами горячей крови. Только упав в утоптанный пепел, оглушённая грохотом, окровавленная и ничего не понимающая, она заметила, что лишилась заодно и половины кисти.
Грохочущая и завывающая повозка проезжала прямо по палаткам, давая и разрывая тех, кто не успел из них выбраться, сидящие на неё чужаки беспорядочно палили по разбегающимся пустынникам. В поселении было сколько-то старых ружей, выменянных когда-то давно для защиты от хищников, но среди грохота, криков и крови никто, похоже, и не вспомнил о них. Впрочем, Тша'Ла ничего не видела и не понимала; она тупо лежала в пропитывающемся её кровью пепле, смотрела на кипящие над ней мазутно-чёрные низкие облака и пыталась понять, куда делся её ребёнок и почему. Вдруг черноту заслонило пламя. Тша'Ле показалось, что всё это – грохот, приезжие, пропавший Чи-Кох, - ей привиделось, а она всё сидит у костра и помешивает похлёбку из тараканов; но у костра почему-то было злое мужское лицо. Мужчина с головой-костром что-то сказал на непонятном Тша'Ле языке, а затем наступил, нарочно проворачивая каблук, ей прямо в рану, и всё померкло…
«После того, как добрейший наш Искупитель посетил прескверный вертеп еретиков и богохульников в глубинах Пепельных Пустошей, он, вместе со своими верными соратниками, со мною, трижды недостойным Малакевом, а также и с большинством упомянутых нечестивцев (ибо в своём всегдашнем человеколюбии Кловис велел, поелику возможно, сохранить мутантам жизни, а с ними – и возможность покаяния), пустился в обратный путь к нашей полевой базе, дабы не удлинять путь к покаянию и исправлению для тех, кто желает исправиться в очах Императора. А Искупитель, со свойственным ему неисчерпаемым терпением, приложил все усилия, дабы каждый из нечестивых мутантов возжелал этого со всем сердечным жаром…»
«Да славится Император! Хвала Искупителю! Мы грешны!»
Хор нестроен и гуняв (впрочем, неудивительно – у половины тут недостаёт носов, губ или зубов). Поворот колеса, слитный хруст выворачивающихся суставов – и вот уже речитатив зазвучал много более слаженно. Кловис удовлетворённо кивнул и прошёл дальше.
Пустынная база, его крепость благочестия и добра, сейчас была как никогда полна. Захваченные двумя неделями ранее мутанты, самой внешностью своей хулящие человеческий образ и его высшее воплощение в лице Императора, занимали каждую камеру, каждую клетку, каждую дыбу и каждый позорный столб, и их вид постоянно оскорблял аристократический взор Кловиса. Эти уродливые карикатуры, распятые и прикованные среди благородных стягов семьи Кавдор и чадящих факелов, её возвышенных символов, казались омерзительнее и гаже, чем когда-либо. К счастью, теперь, когда их покаяние было в разгаре, многие из пустынных еретиков уже выглядели не так отвратительно – с отрезанными пятачками, соскоблённой чешуёй, обрубленными ушами и аномальными уродливыми конечностями, выбитыми из суставов. Покаяние всех уравнивает. В руках Искупителя любой нечестивец и изгой, как бы ни были причудливы и многообразны его отклонения, приходит к угодному Императору единому образу – окровавленному куску мяса. Эта мысль показалась Кловису весьма утешительной.
Вот, например, эта тварь. Теперь, с прижжёнными шрамами на месте коровьих ушей, лишившись половины пальцев, так что их неверное количество не так бросалось в глаза, особенно на искалеченной болтом руке, побледнев от боли и кровопотери едва ли не до естественного для настоящих людей цвета кожи, она казалась почти нормальной – для невнимательного взгляда. Но её душа была ещё далека от подобного исправления.
Почерневшие, растрескавшиеся губы мутантки задрожали, и Кловис опытным взглядом определил, что это не агония, не судорожный вздох, а попытка что-то сказать. Поначалу практически никто из этих закоренелых еретиков не могу ни слова сказать на готике, но боль, воистину, лучший учитель, и сейчас даже самые тупые из них могли произнести, по меньшей мере, «я заслуживаю кары». Кивнув занимавшимся её исправлением зелотам, чтоб те чуть ослабили цепи с крюками и спустили нечестивую тварь пониже, Кловис сделал шаг вперёд. Плевков еретиков и богохульников он не боялся – поругание от врагов Императора лишь украшают его верных слуг... а нечестивцам удлиняет покаяние. Намного.
– Гх-де... – пробубнила с натугой еретичка, мучительно пытаясь справиться с ужими словами и сводящей рот судорогой болью, – хде-ее... моё... с... сы-ын...
Кловис нахмурился.
– Тебе стоило бы думать о своих бесчисленных грехах пред Императором, мерзость, а не об ещё одном ущербном животном, выползшем из твоей вонючей промежности! Ты упорствуешь в ереси, и этот грех тоже ещё оплачешь горько. А вы, я вижу, не можете привести к покаянию и искуплению даже эту ошибку природы, – холодно процедил Искупитель, и зелоты испуганно сжались под своими багряными бесформенными робами, заранее воображая кару за неумелость. – Малакев! Где ты, жирное недоразумение?!
Опухший, смердящий потом, кислой капустой и некомпетентностью диакон поспешно приковылял и преданно уставился снизу вверх на Искупителя, пуская слюни по многочисленным подбородкам. Кловис скривился и стащил со спины Малакева «Liber Excruciatus», брезгливо отпихнув ногой его самого.
– Думаю, тут подойдёт номер двадцать два, – объявил Искупитель, быстро пролистав насквозь пропитанные запахом крови и горелого мяса страницы. – Принесите "грушу", моток колючей проволоки, двухдюймовый напильник и кружку горячего рекафа с амасеком. Последнее – для меня.
Зелоты бросились выполнять указания.
«И так Искупитель неустанно, днём и ночью трудился ради исправления и спасения души каждого еретика. Сей недостойный диакон сам наблюдал, как Кловис выбивался из сил, исправляя заблуждения и наставляя самых закоренелых из них на путь истинный. И через несколько недель горячей проповеди и достойного, многослёзного покаяния, почти все эти дикари приняли Императора умом и сердцем, кроме тех, самых злобствующих, кого Он прибрал за многие их богохульства...»
Тша'Ла не знала, как долго это длилось. Она мерила время не днями и ночами, а промежутками между милосердными обмороками. Она не осознавала и не ощущала своего тела: у Тша'Лы больше не было ни рук, ни ног, ни носа, ни губ, ни грудей, ни хребта – только пульсирующие, содрогающиеся в агонии сгустки боли. Но когда она могла дышать, когда она могла не кричать, Тша'Ла хрипела с тупым упорством: «Х-хте... мо-о-о... шынх...».
Вот к ней опять подошёл человек с костром на голове – Тша'Ла узнала его по волнам жара, коснувшимся того, что было когда-то её лицом. Все её чувства притупились, но этот человек был страшен. Тша'Ла подняла на него затуманенный мукой взгляд и, уже едва-едва помня, что это значит и почему это важно, прошамкала:
– Ть-те... мо-оо... ш-шы...
И тут Тша'Ла впервые за долгое время ощутила что-то, кроме отчаяния и боли. Удивление. Перед единственным уцелевшим взглядом всё расплывалось и виделось сквозь кровавую закатную дымку, но рядом с человеком-костром стоял в багряной, не по размеру робе Чи-Кох. Скособоченный и хромающий после тяжёлого ранения, с ужасным свежим ожогом на месте третьего глаза, с неузнаваемо изменившимся взглядом, но он, её Чи-Кох! Тша'Ла счастливо вздохнула и обвисла на окровавленных цепях – наконец-то спокойная и мёртвая.
«Вот так-то наш добрейший Искупитель Кловис спас многие десятки душ, кои его не сравнимое ни с чем, кроме сияния Золотого Трона, милосердие не позволило оставить во тьме заблуждений и цепях греха. Слава и трижды слава Кловису-Искупителю! Да призрит Император на его дела.»
(Кловис Искупитель - персонаж комиксов Патта Миллса и Дэбби Галлахер под общим названием "The Redeemer", и прочтите их, если ещё не!)
Warhammer, драббл, гуро, бессюжетность, R (или NC-17?)
С тех пор, как вздумал сей прелат учить заблудших чад,
Пять сотен тысяч христиан уже в гробу лежат.
«Песнь о крестовом походе против альбигойцев»
Пять сотен тысяч христиан уже в гробу лежат.
«Песнь о крестовом походе против альбигойцев»
«С помощью Императора и во славу Его, я, смиренный диакон Малакев, продолжаю хронику благословенных деяний возлюбленного нашего Искупителя Кловиса, о коем справедливо сказано: «князь, неспешный в наказаниях и скорый на награды, страдал он, коли долг требовал строгости».
В то время мы направлялись особенно глубоко в Пепельные Пустоши, ибо Искупитель милосердно желал очистить и спасти от ереси даже закосневших во зле мутантов, влачивших своё нечестивое существование вдали от Улья Прайм. Увидев вдали омерзительные формы их языческого поселения, кои я не хочу не только описывать на этих страницах, но и вспоминать, дабы не впасть во искушение, добрый наш Искупитель вознёс благодарственную молитву Императору, и все мы к нему присоединились…»
Тша’Ла попробовала похлёбку из радиоактивных тараканов и решила, что нужно поварить ещё пару минут, чтоб панцири размякли. Детишкам еду следует готовить со всей тщательностью. Она подбросила в костерок ещё один деформированный, вечно тёплый стержень, и зелёное бездымное пламя ярко вспыхнуло, разгораясь сильнее. От кочевников, торговавших с Крысокожими из-под Улья, Тша’Ла слышала, что ульеры считали их пустоши непригодными для жизни, и ей было трудно представить, какие это, должно быть, хрупкие и безмозглые существа. Пустошь давала племени Тша’Лы всё, что требовалось, к токсичным самумам они были всегда готовы, и почти каждый пятый ребёнок выживал; в их поселении двое даже дожили до сорока лет и до сих пор не умерли!
Тша’Ла пожала плечами в ответ на собственные мысли и хотела было помешать бурлящую похлёбку, когда услышала шум из-за холмов. Она пряданула мохнатыми ушами, прислушиваясь… Но в этом не было нужды, ведь грохочущая и воющая огромная металлическая повозка уже появилась в тучах пепла и шлака. На её бортах висели, размахивая каким-то оружием, люди в причудливых бордовых одеждах. Их вопли почти заглушали гудение массивного, подпрыгивающего на пепельных барханах транспорта. Самоходные повозки Тша'Ла видела всего пару раз издали, когда они откочёвывали так близко к Шпилю, что его тёмная, едва видная сквозь миазмы и носящиеся в воздухе облака пепла громада нависала над головой. Она вскрикнула радостно, увидев это чудо, вскочила и гортанно позвала Чи-Коха, который возился в объедках у края лагеря - пусть и он поглядит на диковину. Тша'Ла вообразить не могла, что привело этих шумных людей в их поселение - может быть, они захотели обменять сушёные панцири токсичных пауков на... ну, что там полезного есть у ульеров Шпиля? Она с трудом представляла, что толкового столь нелепые и беззащитные существа могли бы создать, но гостям была рада. Малыш Чи-Кох проковылял мимо неё, радостно щёлкая клешнями, все три его глаза горели от восторга при виде ревущего багряного экипажа. Тша'Ла подхватила его на руки, чтоб сыну было лучше видно, и поспешила к пришельцам, забыв даже про суп, вовсю кипящий в котелке.
Выстрел кого-то из воющих и кричащих гостей в алых капюшонах вырвал Чи-Коха из её руки, обдав Тша'Лу брызгами горячей крови. Только упав в утоптанный пепел, оглушённая грохотом, окровавленная и ничего не понимающая, она заметила, что лишилась заодно и половины кисти.
Грохочущая и завывающая повозка проезжала прямо по палаткам, давая и разрывая тех, кто не успел из них выбраться, сидящие на неё чужаки беспорядочно палили по разбегающимся пустынникам. В поселении было сколько-то старых ружей, выменянных когда-то давно для защиты от хищников, но среди грохота, криков и крови никто, похоже, и не вспомнил о них. Впрочем, Тша'Ла ничего не видела и не понимала; она тупо лежала в пропитывающемся её кровью пепле, смотрела на кипящие над ней мазутно-чёрные низкие облака и пыталась понять, куда делся её ребёнок и почему. Вдруг черноту заслонило пламя. Тша'Ле показалось, что всё это – грохот, приезжие, пропавший Чи-Кох, - ей привиделось, а она всё сидит у костра и помешивает похлёбку из тараканов; но у костра почему-то было злое мужское лицо. Мужчина с головой-костром что-то сказал на непонятном Тша'Ле языке, а затем наступил, нарочно проворачивая каблук, ей прямо в рану, и всё померкло…
«После того, как добрейший наш Искупитель посетил прескверный вертеп еретиков и богохульников в глубинах Пепельных Пустошей, он, вместе со своими верными соратниками, со мною, трижды недостойным Малакевом, а также и с большинством упомянутых нечестивцев (ибо в своём всегдашнем человеколюбии Кловис велел, поелику возможно, сохранить мутантам жизни, а с ними – и возможность покаяния), пустился в обратный путь к нашей полевой базе, дабы не удлинять путь к покаянию и исправлению для тех, кто желает исправиться в очах Императора. А Искупитель, со свойственным ему неисчерпаемым терпением, приложил все усилия, дабы каждый из нечестивых мутантов возжелал этого со всем сердечным жаром…»
«Да славится Император! Хвала Искупителю! Мы грешны!»
Хор нестроен и гуняв (впрочем, неудивительно – у половины тут недостаёт носов, губ или зубов). Поворот колеса, слитный хруст выворачивающихся суставов – и вот уже речитатив зазвучал много более слаженно. Кловис удовлетворённо кивнул и прошёл дальше.
Пустынная база, его крепость благочестия и добра, сейчас была как никогда полна. Захваченные двумя неделями ранее мутанты, самой внешностью своей хулящие человеческий образ и его высшее воплощение в лице Императора, занимали каждую камеру, каждую клетку, каждую дыбу и каждый позорный столб, и их вид постоянно оскорблял аристократический взор Кловиса. Эти уродливые карикатуры, распятые и прикованные среди благородных стягов семьи Кавдор и чадящих факелов, её возвышенных символов, казались омерзительнее и гаже, чем когда-либо. К счастью, теперь, когда их покаяние было в разгаре, многие из пустынных еретиков уже выглядели не так отвратительно – с отрезанными пятачками, соскоблённой чешуёй, обрубленными ушами и аномальными уродливыми конечностями, выбитыми из суставов. Покаяние всех уравнивает. В руках Искупителя любой нечестивец и изгой, как бы ни были причудливы и многообразны его отклонения, приходит к угодному Императору единому образу – окровавленному куску мяса. Эта мысль показалась Кловису весьма утешительной.
Вот, например, эта тварь. Теперь, с прижжёнными шрамами на месте коровьих ушей, лишившись половины пальцев, так что их неверное количество не так бросалось в глаза, особенно на искалеченной болтом руке, побледнев от боли и кровопотери едва ли не до естественного для настоящих людей цвета кожи, она казалась почти нормальной – для невнимательного взгляда. Но её душа была ещё далека от подобного исправления.
Почерневшие, растрескавшиеся губы мутантки задрожали, и Кловис опытным взглядом определил, что это не агония, не судорожный вздох, а попытка что-то сказать. Поначалу практически никто из этих закоренелых еретиков не могу ни слова сказать на готике, но боль, воистину, лучший учитель, и сейчас даже самые тупые из них могли произнести, по меньшей мере, «я заслуживаю кары». Кивнув занимавшимся её исправлением зелотам, чтоб те чуть ослабили цепи с крюками и спустили нечестивую тварь пониже, Кловис сделал шаг вперёд. Плевков еретиков и богохульников он не боялся – поругание от врагов Императора лишь украшают его верных слуг... а нечестивцам удлиняет покаяние. Намного.
– Гх-де... – пробубнила с натугой еретичка, мучительно пытаясь справиться с ужими словами и сводящей рот судорогой болью, – хде-ее... моё... с... сы-ын...
Кловис нахмурился.
– Тебе стоило бы думать о своих бесчисленных грехах пред Императором, мерзость, а не об ещё одном ущербном животном, выползшем из твоей вонючей промежности! Ты упорствуешь в ереси, и этот грех тоже ещё оплачешь горько. А вы, я вижу, не можете привести к покаянию и искуплению даже эту ошибку природы, – холодно процедил Искупитель, и зелоты испуганно сжались под своими багряными бесформенными робами, заранее воображая кару за неумелость. – Малакев! Где ты, жирное недоразумение?!
Опухший, смердящий потом, кислой капустой и некомпетентностью диакон поспешно приковылял и преданно уставился снизу вверх на Искупителя, пуская слюни по многочисленным подбородкам. Кловис скривился и стащил со спины Малакева «Liber Excruciatus», брезгливо отпихнув ногой его самого.
– Думаю, тут подойдёт номер двадцать два, – объявил Искупитель, быстро пролистав насквозь пропитанные запахом крови и горелого мяса страницы. – Принесите "грушу", моток колючей проволоки, двухдюймовый напильник и кружку горячего рекафа с амасеком. Последнее – для меня.
Зелоты бросились выполнять указания.
«И так Искупитель неустанно, днём и ночью трудился ради исправления и спасения души каждого еретика. Сей недостойный диакон сам наблюдал, как Кловис выбивался из сил, исправляя заблуждения и наставляя самых закоренелых из них на путь истинный. И через несколько недель горячей проповеди и достойного, многослёзного покаяния, почти все эти дикари приняли Императора умом и сердцем, кроме тех, самых злобствующих, кого Он прибрал за многие их богохульства...»
Тша'Ла не знала, как долго это длилось. Она мерила время не днями и ночами, а промежутками между милосердными обмороками. Она не осознавала и не ощущала своего тела: у Тша'Лы больше не было ни рук, ни ног, ни носа, ни губ, ни грудей, ни хребта – только пульсирующие, содрогающиеся в агонии сгустки боли. Но когда она могла дышать, когда она могла не кричать, Тша'Ла хрипела с тупым упорством: «Х-хте... мо-о-о... шынх...».
Вот к ней опять подошёл человек с костром на голове – Тша'Ла узнала его по волнам жара, коснувшимся того, что было когда-то её лицом. Все её чувства притупились, но этот человек был страшен. Тша'Ла подняла на него затуманенный мукой взгляд и, уже едва-едва помня, что это значит и почему это важно, прошамкала:
– Ть-те... мо-оо... ш-шы...
И тут Тша'Ла впервые за долгое время ощутила что-то, кроме отчаяния и боли. Удивление. Перед единственным уцелевшим взглядом всё расплывалось и виделось сквозь кровавую закатную дымку, но рядом с человеком-костром стоял в багряной, не по размеру робе Чи-Кох. Скособоченный и хромающий после тяжёлого ранения, с ужасным свежим ожогом на месте третьего глаза, с неузнаваемо изменившимся взглядом, но он, её Чи-Кох! Тша'Ла счастливо вздохнула и обвисла на окровавленных цепях – наконец-то спокойная и мёртвая.
«Вот так-то наш добрейший Искупитель Кловис спас многие десятки душ, кои его не сравнимое ни с чем, кроме сияния Золотого Трона, милосердие не позволило оставить во тьме заблуждений и цепях греха. Слава и трижды слава Кловису-Искупителю! Да призрит Император на его дела.»
@темы: крови Богу Крови!!!, типа творчество