Если, вопреки здравому смыслу, мы всё же окажемся внутри, то обнаружим, что холл первого этажа - кажется, единственная часть этого здания, подвергшаяся ремонту со времён его постройки. Невнятно-жёлтые стены лишены видимых повреждений, на полу - кафельная плитка того особенного розового цвета, который выглядит безбожно запачканным при малейшем загрязнении, и потому никогда не должен быть цветом пола. Полюбовавшись этим великолепием, мы выясним, что лифт работает четыре часа в день и останавливается лишь на двух этажах, и пойдём пешком.
Подъём по полутёмной лестнице, с сеткой, ячейки которой плотно забиты окурками, играющей роль лифтовой шахты, по левую руку, и болезненно-зелёными стенами, по которым вновь змеятся пугающе большие трещины, по правую, открывает нам глаза на истинную сущность этого здания. Как мёртвое тело с течением времени всё более теряет сходство с прижизненным обликом и даже признаки, что некогда оно было живым, зато наполняется новой, разнообразной и очень активной жизнью - опарышами и грибами, трупоедами и мухами, так и уродливый, распадающийся остов этого дома оказывается приютом для множества живых и активных предприятий. Разве не напоминает дверь конторы, украшенная большой и яркой вывеской (и до странности новая в этой юдоли), причудливо расцвеченные надкрылья жука-кожееда? И на каждом этаже таких заведений-детритофагов, отделившихся от окружающего распада навесными потолками и дешёвыми пластиковыми панелями на стенах, несколько. Их работники и клиенты пополняют запас бычков в сетке-шахте и придают зданию живой и почти жилой вид.
Впрочем, иллюзия эта не более убедительна, чем иллюзия движения, созданная копошащимися под кожей трупа червями.